Юрий Киселев - БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Белой акации гроздья…

Ударники событие не обсуждали, но по их мрачным лицам я догадался, что расстрел солдат, таких же, как они, крестьян, не одобряли. Тут некстати выступил ботаник:

– И поделом! Сидят в тылу, их кормят, одевают! Живут за Кремлевской стеной как у Христа за пазухой! Так бунтовать! В юнкеров стрелять!..

На него глянули из-под насупленных бровей, а один недобро спросил:

– В тебя стреляли?

– В меня? Меня там не было, а то бы… Будут еще и в меня!

– Тогда и скажешь.

– Погоди, братцы, давайте разберемся. – Я обвел глазами стол и остановил взгляд на оппоненте ботаника. – Коли солдаты складывали оружие, с какой радости стрелять в них? Вот ты на войне с самого начала, так?

– Ну, – не понимая, куда я клоню, насторожился ударник.

– Во всю войну ты хоть одного офицера видел, кто в пленных стрелял? Не то что в своих – даже в германцев! Видел?

– Я уж запамятовал, когда пленного германца видал, – выкрутился ударник.

– Ну как же, – возразил Карпыч, – а австрияков?

– Так австрияков, – вяло отбрехался тот.

– Погоди, дай досказать! – повысил я голос, решив донести свою мысль. – Так вот, офицер в безоружного стрелять не станет, даже если хочется. Честь не позволит. А юнкер – будущий офицер, его в офицерской чести воспитывают. Мы с Мартыновым тоже, считай, юнкера, только морские. Отсюда, братцы, и вывод: стреляли не юнкера.

– А кто ж, ежли не юнкера? – возразил кто-то.

– А ты пораскинь мозгой, – догадавшись, к чему я веду, вступил Петр. – Кому на руку?

– Не большевикам же?

– Отчего ж не большевикам?

– Ну раз они к ним примкнули – какой резон?

– А резон такой: они полста положили или сколько, зато остальные – что?

– Зверовать начнут.

– И молву разнесут! Дескать, юнкерам не сдавайся, все одно прикончат.

– Большевистская провокация! – ободренный нашей поддержкой, вставил ботаник.

– Почему пулеметчика не нашли? – продолжал я. – А потому и не нашли, что стреляли не юнкера, но чтоб на юнкеров подумали.

– И стоко наруду положить? – с сомнением сказал кто-то.

– Да большевик за свою поганую идею мать родную не пожалеет! – подытожил я и принялся за почти остывшую кашу.

– Можа и так, можа и провокаца, – согласился кто-то. – А что, сказал, у их за идея?

– А идея у них, – с полным ртом каши отвечал я, – чтобы все всем поровну.

– По справедливости, значица. Чем погана?

– А поганая тем, что… – вступил Петька, видя, что иначе мне не дадут поесть, – вот ты, к примеру. Рано-поздно – войне конец, так? Домой вернешься. Что станешь делать?

– Коли ворочусь… – расплылся ударник. – Первее всего хозяйство выправлю, бабе-то не в подъем. Коровенка, можа, еще и цела, а то съели – письма-то за мной не поспевают. Коняка был добрый, что броневик. Реквизовали на войну. На себе пахать буду, можа, с первого урожаю не куплю, а уж со второго беспременно. До работы я охоч…

– А сосед у тебя – тоже охоч?

– Степка-то? Справный мужик!

– А другие?

– Всякий люд водится. Кто – хозяин, а кто и по горькой.

Петька демонстративно расхохотался:

– Ты, стало быть, на себе пахать будешь, а другой горькую глушить…

– Яво дело.

– Не-е! – замотал головой Петр. – При большевиках все общее. Ты урожай собрал – поделись с ним…

– Поровну, «по справедливости», – не удержался и вставил я.

– Как это? – не поверил ударник. – Я горбатился, а он последние портки пропил…

– И портками поделишься, – усмехнулся Петр.

– А что, и бабы обчие? – гоготнул кто-то.

– Ну раз все, – подтвердил я.

Ударники развеселились, что случалось редко, а кто-то спросил:

– А что ж эти, дурачье, к ним примкнули?

– Большевички им мозгу засрали… – принялся было объяснять Петр.

В эту минуту подошел наш прапорщик, вернувшийся от полковника Трескина. За ночь большевики просочились в район Поварской улицы и ведут обстрел юнкерских постов и патрулей. Наша задача – очистить от них дома.

На улице до нас долетела ружейная стрельба, где-то бахнуло орудие. Ботаник беспокойно поглядел на меня. Я подмигнул – не дрейфь. Перейдя Арбатскую площадь, мы почти бегом вышли к Поварской и пошли, как и вчера, по противоположным сторонам. То там, то там, и уже близко, раздавались выстрелы, и мы не в пример вчерашнему невольно жались к стенам. Прохожих нынче не было и в помине.

Ботаник шел за мной, видно, страх подгонял его, и он то и дело наступал мне на ноги, беспрестанно извиняясь. В очередной раз я недовольно обернулся.

– Извините, – со смущенной улыбкой сказал он.

– Страшно? – спросил я.

– Мне, э… несколько, – признался он и издал нервный смешок.

По совести сказать, я тоже нервничал. Одно дело на фронте, когда занешь, где враг и откуда ждать пулю, а тут неизвестно из какого окна, с какого чердака.

Выстрелы раздались совсем рядом. Из переулка перед нами выбежал патруль и показал нам дом, из которого их только что обстреляли. Прапорщик со своими шел по той стороне Поварской, и они не видели, что мы задержались с патрулем.

– Сбегать за остальными? – вызвался ботаник.

– Сами с усами, – буркнул Карпыч.

Мы свернули в переулок к указанному дому, но едва приблизились, как по нам начали стрелять из дома напротив. Карпыч мгновенно сориентировался и нырнул в нишу перед парадным, куда мы все набились. Юнкера шли по той стороне, и их обстреляли с нашей, так что они не могли знать, что в доме, мимо которого они идут, тоже большевики.

– Какой вперед берем? – спросил унтер Аникеича.

– Мне сдается, надоть оба, – сказал Аникеич. – Я с двумя перебегем на ту сторону в вороты, они по нам пулять, а вы поспеете до угла добегти.

Без Аникеича и двух ударников нас оставалось четверо, а дом, что нам предстояло взять, был довольно большой, и выходил боковым фасадом в другой переулок.

– Вчетвером – такой дом?.. – шепнул ботаник мне, но Карпыч услышал и обронил:

– Ударников, ботаник, мало не бывает.

Аникеич с двумя изготовились к броску, а мы бежать за унтером. Последнее, что я видел, как Аникеич и его двое выпрыгнули чуть не на середину переулка и бросились во двор напротив, а мы рванули за Карпычем к углу. Ботаник нещадно наступал мне на пятки, но было не до того, чтобы выговаривать, а ему не до извинений. Из обоих домов трещали выстрелы, но пули били в мостовую позади нас: стреляли по Аникеичу, а по нам, когда мы уже свернули за угол и были в безопасности. Почти сразу стрельба оборвалась, и лишь из дома напротив еще с минуту пуляла винтовка. Унтер осторожно заглянул за угол и сообщил, что наших никто не полег.