Виктор Геронда - Чаша холодной воды

Водитель «Скорой» помогать нести больную категорически отказался (ох, эти приземистые пятиэтажки с их узкими и тесными лестницами!), и Владимир заметался. Соседи почти все были на работе, а тот, кто еще не ушел, пожаловался на поясницу и развел руками. Владимир в отчаянии выскочил во двор. Утро только начиналось, но у дальнего конца дома уже сидела группа залетных мужичков с бутылкой. Среди них Владимир заметил Генку, проживавшего в их доме. Генка перебивался случайными заработками, шабашил и, если работы не было, мог начать «употреблять» с самого утра.

– Ген, привет! Помоги маму снести вниз, инсульт случился, «Скорая» ждет! – вытолкнул из себя Владимир.

Генка посмотрел мутновато, выдержал паузу (Владимиру показалось, что она длилась целую вечность), отшвырнул окурок, бросил собутыльникам: «Я сейчас!» – и пошел с Владимиром. Нину Федоровну все во дворе знали как человека, никогда ни на кого не повышавшего голос. Она любила порядок и, даже если делала замечание какому-нибудь бомжу, надумавшему справить нужду во дворе, никто не отвечал ей руганью. Есть такие люди, при виде которых готовые сорваться с языка нехорошие слова остаются в голове их владельца и дальше не идут. Что-то в облике таких слабых с виду людей (уж точно не их физическая сила!) останавливает – даже тех, кто вроде бы уже и забыл нормальный человеческий язык.

Владимир с Генкой снесли болящую вниз, и «Скорая» понеслась в приемный покой.

Там Нину Федоровну переместили на скрипучую каталку, и пришлось долго ждать доктора. Владимир смотрел через наполовину забранное занавесками окошко в больничный сад и видел старинный лечебный корпус с колоннами и высокими окнами. Штукатурка на колоннах облупилась, и эта убогая картина вместе с драным линолеумом приемного покоя больно резанула Владимира по сердцу. Рядом по улице неслись сверкающие лаком иномарки, и их кричащий шикарный вид делал больничные корпуса еще более серыми и заброшенными. Это были два несовместимых и диаметрально противоположных мира.

Владимиру вспомнилось, как много лет назад он попал в травматологическое отделение с переломом ключицы. Это было непривычно и тревожно. Рука вдруг повисла как плеть, и при попытке ее поднять всю правую половину тела пронзало жгучей болью. И сильно беспокоило – а как же работать-то? Если руки не поднять? Ему тогда сделали тугую повязку, чтобы располовиненная ключица не повредила окружающие ткани, и предложили сделать обезболивающий укол. Владимир вспомнил, как он тогда по юному бесшабашному геройству отказался и всю ночь ворочался без сна на продавленной койке. Повязка давила на спину, тупо ныло место перелома, но дурацкое упрямство одержало верх.

Палата была небольшая, и сплошь лежал народ тяжелый. Первое, что неприятно поразило Владимира, так это тяжелый запах человеческих испражнений – как будто где-то совсем рядом была выгребная яма. Доплелся до больницы и добрался в отделение он уже вечером и не успел ничего толком рассмотреть. И только утром после бессонной ночи доглядел, что запах исходил от крайней кровати, где лежал небольшой тощий мужичонка бомжеватого вида, густо заросший щетиной.

Палатные страдальцы поведали Владимиру, что у мужичка сломан позвоночник, что у него ни руки, ни ноги не действуют, и что ходит он, естественно, под себя. Пожилая санитарка, дежурившая через день, убирала из-под него, поругивала и взмахивала половой тряпкой. Но получалось это у нее как-то беззлобно и по-свойски. С речью у страдальца тоже было плохо, и никто не мог толком разобрать, что он там хрипел. Кормили его с ложечки.

Ночью (когда дежурили снисходительные медсестры) кто-нибудь из ходячих больных вставлял ему сигарету в беззубый рот и дежурил рядом – чтобы упавший окурок не прожег простыню. Утром приходил доктор, видел пепел на полу, чуял запах дыма, ругал для порядка медсестер и весь персонал, запрещал ночное курение, зная, что все равно нарушат.

И тут Владимиру вдруг пришло на ум: «А ведь ты ни разу не дал ему покурить! Другие, более тяжелые, и куревом делились, и рядом стояли. А ты – нет. Тебя только запах в палате злил…» Воистину, жизнь – сплошная череда экзаменов, и – пока жив человек – можно переписать неудачную «контрольную работу», можно пересдать. Владимир вспомнил, что ключица срослась тогда неправильно, и запястье на руке долго еще немело. «Вот и правильно получил, за дело», – мелькнуло в голове.

Пришла доктор из неврологического отделения – в аккуратном белом халате, в очках с толстыми линзами. Осмотрев Нину Федоровну, она начала задавать вопросы – как вас, мол, звать, сколько вам лет и все такое. Затем перевела взгляд на Владимира:

– Вы родственник?

– Сын, – ответил Владимир.

Доктор написала длинный перечень лекарств и сказала, где все это лучше приобрести.

Да, давно уже у нас так! Это раньше, когда человек попадал в больничку, он не покупал медикаментов. А теперь напишут петицию (чаще всего неразборчивым медицинским почерком) из латинских названий: «Принеси, тогда полечим!» И не бывает так, чтобы что-то из лекарств вдруг подешевело. Дорожают они упорно и постоянно. «Закон спроса и предложения!» – скажут с умным видом знатоки.

Владимир взял мелко исписанный листочек и двинулся в аптеку. Когда не ходишь по врачам, то и не знаешь, что в аптеках с утра бывает много людей. Владимир не любил очередей, но сейчас деваться было некуда. Аптеки – это пограничные пункты на границе двух миров – здорового, охваченного множеством забот, куда-то вечно спешащего и больного, которому спешить теперь вроде бы как некуда, и пульсирующая боль которого отодвинула другие хлопоты куда-то на задний план. В пограничных пунктах всегда очередь, ничего не поделаешь.

Первая тревога у Владимира улеглась, и голова стала соображать быстрее. Рассказывали, что нынче в больницах кормежка никакая. Кормят кое-как два раза в день, ужина нет… Наверное, вспомнили старинное изречение, что ужин надо отдавать врагу. Где же находится этот самый враг, которому столько перепадает? Масла, мяса, сахара в больничном рационе давно уже нет – небось, другой какой супостат постарался. Наверняка он же и придумал, что на завтрак вполне можно обойтись без хлеба.

Владимиру вспомнилось, как еще в советское время ему довелось побывать в больнице, где было все готовое – и еда, и лекарства, и внимание врачей. Разумеется, не все тогда там было безоблачно, но длинный перечень лекарств больным не писали, голодом не лечили и денег на канцелярию, бланки для анализов и нужды отделения не требовали. Драных матрасов, желтых от мочи и испражнений, тоже не наблюдалось. Великое благо, что мы не знаем своего будущего! Тогда Владимиру с товарищами по палате как-то раз показалось, что в больничной столовой кормят их не так вкусно, как бы хотелось, да и хлеба в котлеты добавляют многовато. И ребята пошли, вытребовали жалобную книгу, и в якобы праведном гневе нажаловались на полную катушку.