Владимир Власов - Дух оперы

Истина сообщительности и есть тот закон творческой жизни, который нас постоянно совершенствует. И даже в своих лекциях, я каждый раз, читая их, прибегал к творчеству, старался не повторяться, а постоянно двигаться к новому, свежему, только что мной открытому.

Я простился с двойником Юрия, вошёл в аудиторию, где было всего девять человек, и начал читать свою лекцию.

Моя лекция была о панлогизме, тема, сама по себе, выглядела не совсем понятной, так как содержала в своём толковании много противоречий. Но я отважно принялся за её объяснение. Я сказал:

– Прежде чем понять, зачем нам нужна физика и математика, нужно познакомиться с философией. Декарт открыл нам все прелести метода, Спиноза представил нам систему в её единстве, Лейбниц показал нам систему в её многообразии. При Канте же система перестала быть системой знаний о мире; она взяла на себя функцию представления о самой себе, о методах познания мира, о его априорности и его границах. Но вот пришёл Гегель, злой гений, и произвёл революцию в соотношении метода и системы. Он не субъективировал эту систему, а напротив, объективировал её: метод познания, его логика и само мышление стали абсолютным духом – объективным демиургом действительности, для которого действительный протяжённый мир превратился в инобытие. С тех пор это заблуждение так и осталось в нашем сознании, и живёт там по сей день.

Девять пар глаз внимательно наблюдали за мной и внимали моим словам.

– Для Гегеля, как и в Библии, «вначале было слово». Самое бессодержательное, самое словесное слово. Это слово – бытие. С него начинается логический анализ, который для Гегеля совпадает с реальным мировым процессом. Бытие стало всего лишь исходным звеном в логической цепи. Простое чистое бытие, лишённое всяких предметных суждений, как и в понятии ничто! Логика стала богом Панлогизмом, а бытие – всего лишь придатком к ней. Как логика рассудит, так, то и будет. И если что-то не поддаётся логике, то такого не может существовать априори. Бытие для Гегеля стало абстракцией, возникшей на основе конкретного, но которое устраняет это конкретное, поэтому опосредование как бы уничтожает самое себя, конкретное исчезает, опосредование абстракции исчезает, абстракция становится бессодержательной. В результате получается понятие, от которого идёт ряд других понятий, но само оно, начиная этот ряд, как бы существует и как бы не существует. Такое начало и открывает дорогу панлогизму: реальный процесс не может происходить иначе, как в виде логического процесса, причём начало последнего – это абсолютное начало, порвавшее свои связи с конкретным. Не правда ли, получается абсурд!

Некоторые студенты в знак согласия кивнули мне головами.

– Тогда стали и все науки, представляющие логику, абсурдными, не правда ли? – задал я провокационный вопрос.

Студенты застыли в ожидании, никак не отреагировав. Я держал паузу. И тогда один очкастый студент, сидящий в первом ряду, спросил меня:

– Так что же, физику и математику тоже можно считать ложными науками?

– Совершенно верно, – ответил я, – физика и математика – это самые ложные науки, не представляющие собой ничего, кроме заблуждений. Помимо того, что они не объясняют картины мира, ни даже не могут нам дать определение сущностного бытия.

– Так зачем же нам их изучать? – спросил этот студент.

– Не знаю, – сказал я, разведя руками, – может быть, ради праздного удовольствия, а может быть, просто, вас заняться другим нечем.

После такого заявления, студенты смотрели на меня как-то странно, и я подумал: «И так ко мне на лекции ходит мало народу. А после этого заявления их будет ещё меньше. Может быть, зря я им всё это говорю»?

Но я всё же продолжал говорить:

– Гегель так и сказал: «Бытие есть чистая неопределённость и пустота. В нём нечего созерцать, если здесь может идти речь о созерцании, или, иначе говоря, оно есть только само это чистое, пустое созерцание. В нём столько же мало есть нечто такого, что можно было бы мыслить, или, иначе говоря, оно равным образом есть лишь это пустое мышление. Бытие неопределённое, непосредственное, есть на деле ничто и не более и не менее, чем не ничто».

И тут я вдруг подумал: «А может быть, Гегель был прав? Просто мы его понимаем как-то не так, как надо. Может быть, и, в самом деле, бытие – это ничто, мираж, который нам кажется. И это бытие порождает наше внутренне эго, живущее по законам логики и творчества. Ведь у нас есть воображение, так сказать, творческое начало, которое может нам представить всё, что угодно, если наш разум склонен к логике и абстракции, то всё, что нас окружает, является продуктом нашего воображения и творческих логических умо-построений, которые начали творить не мы, а ещё древние греки? Мы просто привыкли к тому, что нам «втюхивали» в наше сознание наши предки ещё несколько тысяч лет тому назад. И мир совсем не такой, какой он представлен нашей наукой. Просто, сейчас у нас начинают открываться глаза. Так что, это бытие, представляемое нам мудрецами, это – ничто. И Гегель тысячу раз был прав, говоря об этом. Но что же такое действительность, и в каком соотношении она находится с бытием»?

Я всматривался в глаза студентов, пытаясь понять, могу ли я поделиться с ним своими сомнениями по поводу общепризнанных истин, которые совсем не являются истинами. Но я сомневался, смогут ли они принять мои объяснения и стать на мою сторону.

«Но как же исчез мой двойник? Как он вошёл в меня и поместился во мне»? – опять подумал я.

Пауза несколько затягивалась, и мне нужно было что-нибудь говорить.

– Что такое пустота? – спросил я их.

Они молчали.

– Пустота, – сказал я, – это «чистое ничто», по мнению Гегеля, или «чистое небытие», и оно становится в неклассической ретроспекции весьма прозрачным и позволяет увидеть скрытое за ним конкретное и содержательное понятие. Со времён Демокрита, который говорил о небытие, «ничто» всегда сохранилось в качестве такого содержательного понятия. У Гегеля чистое «ничто» считается началом логической цепи, затем сменяется содержательным понятием «определённого ничто», как он говорил «ничто некоторого определённого нечто». Но что же такое «ничто» и «Нечто»?

Студенты продолжали молчать и внимательно слушать меня. И я подумал: «Может быть, эта маленькая каморка в глубине нашего существа, о которой говорил Гессе, это убежище духа, и есть это пресловутое «ничто», в котором и живёт наш двойник Нечто, который постоянно влияет на нашу жизнь. Это – когда в пустом пространстве живёт пустота, но эта пустота деятельна и активна, как огонь, который по своей сути тоже пуст, но он, несмотря на свою пустоту, всё же наличествует. Так же и мой двойник, брат Александр, хочет вырваться из пустоты – вырывается, хочет вернуться в эту пустоту – исчезает. Но пустота тоже не является мёртвой, и это подтверждается наукой.