Владимир Власов - Олимпийские игры

– Так вы – бог Гефест?

– Он самый.

– И что вы здесь делаете?

– Ремонтирую военную технику, – и Гефест показал на стальные машины, стоящие невдалеке и ощетинившиеся жерлами пушек.

– Что это?

– Их железные роботы-циклопы и сто пушечные исполины гекатонхейры.

– Грозное оружие, – заметил я.

– Куда там, – развел руками Гефест. – Зевс при помощи своих молний разделается с ними за пять минут.

Хромой кузнец не успел договорить, за грудой Щебня послышались легкие шаги. Гефест, приложив палец к губам, шепнул мне:

– О нашем разговоре – ни звука. И никому не открывайся, кто ты есть на самом деле. Пусть титаны принимают тебя за своего.

Из-за расколотой лестничной балюстрады храма появился титан Эпиметей. Он уверенной походкой направлялся к нам. Подойдя ко мне, он без лишних преамбул заявил:

– Я тебя повсюду ищу, куда ты пропал? Мне нужно объяснить тебе твои обязанности.

И я подумал, что всюду первым делом мне говорят об обязанностях, но не о моих правах.

Не вдаваясь в комментарии, он повернулся и, как ни в чем не бывало, пошел прочь в полной уверенности, что я следую за ним. Кузнец кивнул мне головой, и я понял, что должен подчиниться. Я помахал рукой Гефесту и устремился вслед за моим не очень приветливым сопровождающим. Когда мы вышли из руин храма, титан мне сказал:

– Советую чисто по-дружески избегать подобных знакомств. Ты здесь человек новый, многого не знаешь, с первых шагов можешь нарваться на крупные неприятности. Этих бывших богов мы терпим только за их профессионализм.

Он покосился на мой золотой кубок и продолжил:

– А вот кубок советую, как можно быстрее, вернуть в Совет титанов. Ты можешь отдать его мне, а я им передам, а то ненароком у тебя его сопрут.

– Неужели здесь, на Олимпе, может произойти такое? – удивился я.

– Не обольщайся, люди – везде люди, никому не стоит особо доверять, – снисходительно заметил он.

После того, как я передал золотой кубок, мой сопровождающий подобрел и заметил:

– Как чемпиону Олимпийских игр, Совет титанов решил предоставить тебе хижину и небольшой надел земли на северном склоне Олимпа.

Должен сказать, что там не очень хорошая земля, иначе говоря, сплошные камни, кроме плевел, вряд ли когда-либо что-то там росло. Иногда с земли ветром приносит семена, но от недостатка солнца они там не всходят.

– И что я буду делать?

– Пахать землю.

– Но я не умею.

– Научим. Так ты сможешь зарабатывать себе на хлеб.

Я пожал плечами, не зная, что делать, благодарить его или возражать ему.

Чтобы изменить тему нашего разговора, я спросил:

– Скучаете по своей жене?

Глаза моего сопровождающего оживились:

– Не так чтобы очень, но я захватил с собой закрытый сосуд Пандоры, в котором хранилась надежда на лучшую жизнь, и выпустил ее здесь на волю.

– И каков же результат? – заинтересовался я.

– Потрясающий. Никогда еще олимпийцы не имели такого энтузиазма и надежды на лучшую жизнь.

– Неужели они обрели счастье? – удивился я.

– Не знаю, можно ли это назвать счастьем, но последнее время жалоб на жизнь не поступало.

Вскоре мы подошли к хижине, нависшей над пропастью, моему будущему жилищу.

– Это та самая хижина, в которую боги поместили на Олимпе первого человека, – объяснил мне титан. – Гомер умер от истощения, и сейчас где-то на земле после его реинкарнации живет величайший поэт настоящего времени и, может быть, в ус себе не дует, не подозревает, сердечный, что в нем таятся такие гениальные задатки, с помощью которых он может открыть новую эру в стихосложении на земле.

Весь северный склон Олимпа был застроен жалкими хижинами бессмертных поэтов и философов прошлых времен. Время от времени они покидали их, спускаясь на землю то в форме реинкарнации, то в виде вдохновения. На голом каменистом склоне горы недалеко от хижины, где предстояло мне поселиться, росло квадратное дерево.

– Что это за дерево? – спросил я у моего сопровождающего.

– Дерево как дерево, ничего особенного, – ответил он, пожав плечами. – Впрочем, если тебя это интересует, спроси у своего соседа, с которым вас разделяет вон та межа, на которой стоит дерево. Его зовут Геродот, один из первых историков. Ты, возможно, о нем раньше слышал. Он-то уж наверняка расскажет тебе разные побасенки, связанные с историей этого дерева.

– Как? – удивился я. – Весь мой участок за– . ключей между моей хижиной и этим деревом, но здесь будет не более трех локтей, что же можно вырастить на таком клочке земли?

Сопровождающий развел руками.

– На этой земле вообще ничего не растет, – пояснил он, – поэтому я и предлагаю тебе вступить в нашу артель.

– Все эти философы и поэты работают в вашей артели? – спросил я, обводя рукой склон горы, застроенный хижинами.

– Что ты?! – возмущенно воскликнул сопровождающий. – Это же интеллигенция. Она гордая. Будут подыхать с голода, но никто из них не придет к нам на поклон.

– Чем же они питаются?

– Ничем. Они вдыхают ветер, пьют росу, а зерном не питаются. С началом строительства новой жизни мы взяли на вооружение лозунг: "Кто не работает, тот не ест".

Я подумал, что из сосуда Пандоры Эпиметей вместе с надеждой на лучшую жизнь выпустил, вероятно, и остатки несчастий и пороков, предназначенных для людей, которыми и заразились олимпийцы. И не мудрено, когда у власти встают титаны, "сильные задним умом", подобные Эпиметею.

– Солнце зашло, нужно отдохнуть перед завтрашним трудным днем, – заявил он мне.

– Прошу тебя с утра явиться в контору артели и зарегистрироваться. Вначале ты будешь выполнять очень тяжелую работу, приготовься к этому, у нас вымерли все лошади, вернее, мы их всех съели, тебе придется впрягаться в лошадиную упряжь и тащить плуг по полю. Но ничего, у тебя сильные ноги. Советую хорошо выспаться.

Эпиметей, не простившись, повернулся и ушел. Я остался один. Моя хижина светилась насквозь дырами. Как мне в ней жить? Куда 'я попал? И как я найду свое место среди столь необычной публики в качестве лошади? Над этими вопросами предстояло задуматься в мою первую ночь на Олимпе.

Зевс Пеласгийский, Додонский, далеко живущий владыка

Хладной Додоны, где селлы, пророки твои обитают,

Кои не моют ног и спят на земле обнаженными!

Гомер "Илиада" (Молитва Ахилла)

Спать мне не хотелось, и я вышел на свежий воздух, впрочем, в моей хижине, насквозь продуваемой ветрами, воздух тоже был свежим и даже очень холодным. Над косогором Олимпа и квадратным деревом возле моей хижины раскинулось бескрайнее звездное небо. Горный воздух был столь чист и прозрачен, что блеск созвездий и небесных светил ничем не искажался, а все туманы, тучки и облака остались далеко внизу в расселинах пропасти. Я присел на краешек огромного камня, отколовшегося от нависающей невдалеке скалы, и стал любоваться ночным небом. Вдруг до моего слуха донесся приглушенный кашель, и я различил в темноте фигурку человека, прислонившегося спиной к стволу квадратного дерева. По-видимому, это и был тот знаменитый Геродот, которого еще в школьных учебниках называли "отцом истории".