Владимир Гарасев - Время мертвых героев

Она все-таки заплакала.

– Извини… извини… что-то не то со мной… переволновалась, наверное…

– Все с тобой в порядке. Переволновалась. Все совершенно естественно.

– Забудь, как я сейчас себя веду. Помни меня веселой и довольной. Представь, что я сейчас веселая и довольная, – она всхлипнула, – можешь?

– Конечно. Ты и должна быть веселая и довольная. Для того, чтобы ты была веселая и довольная, утром появляется солнце, и делает так, чтобы все желающие могли тобой любоваться. Я очень хорошо вижу это сейчас.

– Спасибо…

Она помолчала.

Потом сказала:

– Что мне делать, а? Вообще, по жизни? Я одна. Столько всяких знакомых, а я одна. Чем их больше, тем безнадежней. Ты не хочешь, чтобы мы… чтобы мы были вместе. Что мне делать?

– Мы вместе. Настолько, насколько это хорошо для тебя… Мне пятьдесят восемь лет. И уже один инфаркт. Я понятия не имею, сколько еще со мной можно быть вместе. Было бы со здоровьем получше – придумали бы что-то еще.

– Ты работаешь много. Ты совсем не отдыхаешь.

– Когда я перестаю работать, то чувствую, что у меня ничего нет. Я не про нас. Про другое… А сейчас идут большие деньги по госпроектам, можно многое сделать. Что будет потом – никто не знает.

Слезы куда-то исчезли.

– Все равно. Так нельзя. Должно быть что-то еще, кроме работы.

– Должно. Ты, например.

– Этого мало. Что-то такое, в чем ты ни от кого не зависишь. Я думаю, тебе нужно найти что-то такое, что давало бы тебе… то, для чего жить, и при этом зависело только от тебя. Самое главное, что у тебя есть, должен контролировать только ты!

Он рассмеялся:

– Тебе очень помогает наличие проблемы, которую нужно решить. Ты становишься… хотел сказать – самой собой, но усомнился.

– Да, правильно. Это наполовину маска. Привычная маска. Неизбежная, потому и привычная. От нее просто некуда бежать… Ладно, это не лучшая тема – она опять ведет к несчастной одинокой, блин, девочке. Которой некуда бежать от своей маски решательницы всех проблем, потому что надеяться – не на кого. А я хочу казаться веселой и довольной. И не казаться манипуляторшей, которая играет несчастную и слабую, чтобы заставить чувака пустить ее в свою жизнь.

– Ты не можешь показаться манипуляторшей. Ты же мне рассказывала про эти манипуляции.

– Хорошо, если так. Потому что иногда мне очень хочется позволить себе ею казаться! Устроить истерику на тему: жизнь проходит зря, сделайте что-нибудь!!! Знаешь… Все так благополучно вокруг. Все у всех есть. Все прикалываются, веселятся. Но иногда смотришь на это веселье – и вдруг такой приступ тоски! Ощущение: ничего у меня на самом деле нет. Главного нет. Чувствуешь – жизнь такая бедная! В ней так нечего делать! И страшно от мысли, что так будет всегда…

Она замолчала. На секунду – он ничего не успел ответить.

– Все – я перестаю тебя грузить.

– Ты меня не грузишь. Мне очень нравится, что ты говоришь мне то, что не говоришь другим. Ты ведь не говоришь другим о том, что жизнь бедная, и что у тебя есть проблемы?

– Что ты! Конечно, нет. Никогда… Но ты не должен это во мне поощрять. Это слабость. А надеяться не на кого. Если я буду расклеиваться – мне вообще конец. И знаешь… давай пока на этом закончим. Сложно мне сейчас казаться веселой и довольной. И перед тобой стыдно. Я понимаю, что имею право пожаловаться иногда. Если кому-то никогда не жалуются – значит, его не считают своим… Но все равно неудобно. Не люблю я жаловаться… Давай я позвоню тебе послезавтра. Вечером. Как прилечу. Там время почти московское. Два часа разницы, что ли. Устроюсь, посмотрю, что там и как, и позвоню. Хорошо?

– Хорошо, малыш. И… банальное пожелание – будь осторожна. Ты умная девочка, учить тебя нечему. Сама поймешь, что надо делать. И все-таки просьба: будь осторожна.

Она кивнула:

– Я знаю. Знаю… буду…

– Ну что – тогда до звонка?

– Да. До звонка.

Несколько секунд она смотрела на замолчавший телефон.

Потом сказала:

– Я тебя люблю. И ни хрена я не умная. Умные видят выход. А я не вижу. И я очень боюсь, что так и останусь одинокой несчастной девочкой. С полным набором на хрен не нужных погремушек… Навсегда.

Ей снова хотелось плакать.

Центральная Африка, через несколько дней

Он смотрел в зеркало, держа в руках бритву, и думал: если тебя и прозвали Хомяком, это еще ничего не значит. Тушкан всем в их отделе придумал клички. Всем – то есть ему и Кролику. А Кролик сказал: а ты будешь Тушкан, потому что хочешь прыгать быстрее и выше других. Ну, Тушкан посмеялся и говорит: да ладно, пусть будет Тушкан…

Нет в нем ничего от хомяка. Лицо как лицо. Двадцатипятилетний менеджер во втором поколении без особых примет. А также без усов, бороды, татуировок, колец в носу и ушах, крашеных волос и подвыподвернутого причесона.

Он еще посмотрел на свое отражение, и начал бриться.

Потом увидел: серая стена раскрывается, словно конверт.

Конечно, он увидел это только в воображении. Стена перед ним как была, так и осталась – белая, кафельная, и ничего с ней не произошло.

Он вспомнил: это снилось ему минувшей ночью – и от этого воспоминания снова замер с бритвой в руке.

Серая стена.

Раскрывается, словно что-то таранит ее снаружи. И проникает внутрь…

И ничего больше.

Но он хорошо помнил, как замер от ужаса тогда, во сне, когда прямо перед ним раскрывалась серая стена. Он не успел увидеть, что появилось из-за нее – сон кончился. Что ему снилось еще, он не помнит…

На фиг все это! Он опоздает, если будет тормозить из-за всякой фигни!

Он снова принялся за бритье.

На этот раз ему ничего не помешало. Он сполоснул бритву, поставил ее в стаканчик на полочке в ванной, поспешно почистил зубы, поспешно причесался…

В просторном двухкомнатном номере нужные вещи не всегда находились легко. К счастью, вчера он принес из прачечной полный пакет одежки. И с чистой рубашкой проблем не возникло. Брюки он всегда вешает на один и тот же стул. Галстук – красно-синяя змея – хорошо виден на светлой ткани дивана в гостиной. Ботинки можно не чистить неделями – на территории бизнес-центра везде очень чисто. А покидать территорию незачем.

Через десять минут после того, как зрелище серой стены затормозило его бритье, он уже входил в лифт.

Лифт доставил его в обширное фойе на первом этаже.

Растения в огромных кадках, кресла, колонны. Где-то среди растений слышен фонтан. За колоннами и растениями – ярко-синяя надпись: кафе.

Он пошел туда.

Помещение под синей надписью выходило открытой террасой в густой березняк. Под березами лежал свежий снег, и крупные медленные снежинки то и дело проплывали откуда-то сверху.

Когда он вошел, среди берез появилась надпись: «Добрый день! Рады приветствовать вас сегодня, 22 февраля. В Москве десять часов двадцать семь минут. Легкая облачность, легкий снег, минус пять градусов, ветер слабый. Возможно, скоро покажется солнце. Располагайтесь!»