Анатолий Смирнов - Владивостокские рассказы (сборник)

Ли давно ни с кем не разговаривал: ни с русскими, ни с китайцами. Ему стало после выпитого пива как-то грустно, и захотелось поведать о своей жизни. Незнакомец к этому явно располагал.

– А я ведь русский разведчик, – неожиданно произнес он.

Незнакомец поглядел на него, усмехнулся. Перед ним сидел сгорбленный человек непонятной национальности, по внешнему виду вроде здешний, из-за глубоких морщин и пробивавшейся повсюду седины возраст определить было трудно, но явно далеко не молодой. Одет в потрёпанную заношенную одежду, на ногах обрезки от неизвестно откуда взятых кирзовых сапог.

– Не верите?

И начал свой рассказ.

– Мой дед был известным в Китае революционером. После оккупации Японией Китайской Маньчжурии он находился в партизанском отряде известного китайского генерала. Однажды японцам удалось выдавить партизанский отряд, где находился дед и бабушка, на советскую территорию. Здесь в России на станции Гродеково и родилась моя мама. В августе 1945 года Советский Союз начал войну с Японией. Вместе с советскими частями ушли воевать и родители. Мою маму взяла соседка, тоже китаянка. Родители погибли, выполняя разведзадание. Мама вышла замуж за советского солдата. Хотя между Китаем и Советским Союзом была дружба, брак с китаянкой не поощрялся. Вскоре отца репрессировали, а может, совершил какой-либо проступок, и отправили в Сибирь в лагеря.

У отца фамилия Романов. Так что я Николай Романов, как последний русский царь, по национальности русский. Мама умерла от ангины, когда мне было пять лет. Меня отдали в детдом в Уссурийске, потом перевели в детдом в Благовещенске. От отца я получил отличное здоровье и силу, а от мамы лицо китайца. Мама научила меня китайскому языку. А в интернате детдома я изучил русский. Учился хорошо. Из всей моей жизни годы в детдоме самое светлое пятно. Все говорили, что я очень красивый мальчик. Так ведь часто бывает с полукровками. Я женился на девочке из нашего детдома. Мы вместе учились в школе. Но тут в результате политических разногласий между Китаем и СССР произошёл вооружённый конфликт в Приморье на острове Даманском. Тогда я и подумать не мог, что это событие перевернёт всю мою судьбу. У меня только что родилась дочка. Вдруг на работе вызывают в отдел кадров. Там находился незнакомый мне человек. «Андрей Борисович!» – представился он. Оказался представителем одного из органов разведки. Он долго рассказывал мне о дружбе китайцев и русских, вине Мао Цзедуна в разногласиях двух государств. Потом сказал, что надо выполнить секретное задание. Я сначала не соглашался, но он настаивал, говорил, что это нужно мне и моей семье. Потом была подготовка, и весной меня переправили на лодке через Амур. Я должен был пройти китайскую погранзону, выехать в провинцию Шаньдун к родственникам моей мамы и обжиться там. Адрес родственников дал Андрей Борисович.

Ли отхлебнул пива, чуть помолчал и продолжил.

– На китайском берегу Амура я был задержан китайскими пограничниками. Сначала мне повстречался китайский мальчик-пионер и потребовал документы. Я его послал подальше. Я не знал, что в Китае такой порядок: любой житель приграничья, даже ребёнок, имеет право потребовать документы, и никто не вправе ему отказать. Фальшивый хучжао, то есть паспорт, у меня был, но как оказалось сделанный грубо. С этой «липой» меня и доставили в отдел общественной безопасности. Фамилия мальчика была Ли, поэтому я называю сейчас себя Ли. Отрицать что-либо в ходе разбирательства было бессмысленно. Я во всём признался. Не сказал только адрес родственников в Шаньдуне и дал следствию их вымышленные фамилии, чтобы у них не было неприятностей. Признание частично спасло меня от пыток. Полицейские били во время допросов бамбуковыми палками по пяткам, вставляли между пальцев подожжённую вату, засовывали в нос палочки для еды, прижигали тело сигаретами.

С учётом моего признания мне дали восемнадцать лет каторги. Потом ещё пять лет поселения. После двадцати трёх лет наказания я получил возможность выезда в города. Пробился в Шэньян, где обратился в советское консульство. Там ничего не ответили. В советском посольстве в Пекине сказали, что им об Андрее Борисовиче и обо мне ничего не известно. Вот так с именем Ли я и живу, как лицо без гражданства, не нужный ни Китаю, ни России. Что стало с моей женой и дочкой тоже не знаю. Много раз я менял имена, так как по китайским традициям можно и даже нужно менять имя, чтобы жизнь начинать сначала, и чтобы пришла удача. Но удача все равно не пришла. Чтобы как-то существовать, работаю зазывалой. Сплю, где придётся. Иногда в подсобке кафе.

Ли рассказывал, а в это время в кафе о стекло окошка билась невесть откуда залетевшая оса. И с другой стороны каким-то неведомым чутьем подлетела другая. Обе пытались преодолеть преграду.

– Вот даже к осе на помощь прилетела другая оса, – проследив за взглядом незнакомца, сказал Ли, – и как к осе, никто не придёт на помощь, хоть сколько зови… Никто не придёт…

Незнакомец купил для Ли ещё одну кружку пива и вышел. Дела поджимали, времени, как всегда, не хватало.

В следующий приезд в Китай Ли встречал русского незнакомца как старого знакомого.

– А я тоже Николай, Коля! – сказал Ли незнакомец, – так что мы тёзки.

Опять сели в кафе «У Лены». Николай купил для Ли пельмени и пиво. Ли продолжил свой рассказ:

– Много мне пришлось пережить на этой каторге. Если бы не врождённая русская сила от отца и китайская выносливость от матери, то никогда бы не выжил.

Воспоминания нахлынули с новой силой и Ли рассказал, как на суде по всем китайским традициям Ли стоял с плакатом на груди: «Советский ревизионист. Шпион.» Собственно суда в прямом понимании этого значения и не было. Никто и не спрашивал никаких оправданий. Никаких адвокатов у Ли тоже не было. Судья зачитал все его прегрешения, а в это время окружавшая площадь толпа, судилище происходило на центральной площади, плевала на его склонённую голову и в лицо. Мальчишки бросали сгнившими овощами.

На каторге свои порядки. Ли был определён в каменоломню. Большой вклад в дело строительства китайских городов принадлежит ему. За восемнадцать лет этих камней для строек он надробил из валунов не на один железнодорожный эшелон. Но хуже самой тяжёлой работы были унизительные надругательства. Матёрые уголовники даже поощрялись руководством лагеря в инквизиции над советским шпионом. Больше всех изощрялся в издевательствах пригретый лагерным начальством Дао Ван, в переводе на русский «Большой Ван», громила с перебитым носом, совершивший ни одно убийство. Среди простых заключённых ходил слух, что этот Дао Ван имеет большие деньги за границей. Его боялись не только воришки, но и лагерное начальство.