Инесса Индиго - Ангел Маргариты

Перед глазами темнота. Во тьме вопрос. Жива? Пять минут пребывания в состоянии сознательной темноты. В состоянии нокдауна. Полная дезориентация. Страшно открыть глаза. Я почему-то слышу прежний пульсирующий вокруг дневной мир Петербурга, всё чувствую. Упав с высоты девятого этажа…

Чувствую, что не погибла, всё ещё здесь, в западне. В сознании, но нет кровавых обжигающих болью открытых переломов. Голова цела и почти светла. Осталось лишь осмелиться открыть веки. Лишь рёбра внутри треснули в прошлогодних местах, перечеркнувших мою неудачную работу. Ещё болит большой палец левой руки, ссадины на коже и голова немного кружится. Решив приоткрыть глаза и подняться с земли, я ощущаю будто у меня всё же треснул череп. Словно всё его содержимое чуть сдвинулось с прежнего места. Даже смотреть вперёд дискомфортно, будто глаза теперь находятся на разном уровне. Плыву.

Но идти вперёд всё равно придётся – рядом ни души. Ко мне, днём спикировавшей сверху, мимо всех этажей дома с открытыми из-за майской духоты окнами, никто не подошёл. Прохожие были. Поблизости стройка и ментовский дорожный дозор. Машины, мотоциклисты, таксисты, пешие тётеньки и дяденьки, молодёжь… Господи, они и сейчас идут, проходят мимо! Плевать на эти «мёртвые души». Подталкивает детский инстинкт – мне надо, как можно скорее добраться до своего подъезда, сдерживая слёзы, чтобы двор не увидел слабости. Мчаться домой, где больше никто не согреет и не утешит. К отцу, который как раз ушёл собирать последние документы для мамы. Это было мне так выгодно десять минут назад, наверху, где никто не мешал стать порыдать и поразмыслить, а сейчас обернулось засадой. Ведь отец точно ушёл надолго. Звонить в домофон бесполезно, в оглохшей квартире только перепуганный утренними трагедиями и визитами посторонних кот. Ключ от квартиры и подъезда, мобильник и обувь на «всякие-пожарные» я с собой не захватила.

Наконец выпрямилась на босых ногах и, чуть пошатываясь, пошла к нашей третьей парадной вокруг многоэтажного и многокорпусного дома с камерами наружного наблюдения, построенного питерскими ветеранами внешней разведки, которые славятся дурной привычкой подглядывать и подслушивать все проявления чужой жизни и в пенсионном статусе службы. Эти социопаты наверняка и сейчас спокойно смотрят в камеры на то, как чудом выжившая девушка после утренней смерти мамы тащится босиком к закрытой двери в разодранной и местами окровавленной одежде. Могли наблюдать момент гибели, а сейчас старший дал общую на всех зомбарей команду не вмешиваться, просто дальше маниакально наблюдать метания несчастной – нельзя же нарушать театральные правила конспирации невидимых страусов, шпионящих за собственной задницей из песка. Без палева…

По шершавому битуму и осколкам под окнами, шаг за шагом. И вот я у цели. Да, по домофону из нашей квартиры никто не ответил. Отец уже в другом районе города бегает по кабинетам больницы, где четыре года назад мама прошла первичный осмотр и был выявлен жестокий диагноз. Я так билась тогда, отчаянно боролась, отдавая маме все свои резервы силы и время, которое обычные дочки-ровесницы тратят на поиски личных перспектив, сдав своих родителей в хоспис. С глаз долой, из сердца вон. Есть и такие, что даже сдать в хоспис поленятся, не то, чтобы позаботиться дома. Просто прогонят умирающую мать со своей кровати, а потом предательски сбегут из квартиры с мертвецом и побегут зарабатывать себе денежку.

Самое аномальное, что я даже не столько со смертельной болезнью боролась, а с её изощрёнными виновниками. Возила и прятала туда, где странная экзогенная болезнь мамы сразу же отступала без лекарств и операции. А убийцы следом, перфораторы и облучающая аппаратура на полную мощь. Никого не стеснялись. Ни Бога, ни чёрта. Ни того, что курортная гостиница или захваченная ими квартира этажом ниже. Ни того, что чужая прекрасная мать и без того измучилась от болей и новых разрушений организма. Пусть помучается, сука.

Я всегда была рядом, хрупким, но надёжным щитом. И болезнь отступала. Мы растягивали спасительные деньки в бегах, не совершив ни одного преступления, пока не кончались средства и нужно было возвращаться в город трёх революций, стукачей и бандитов, по месту новой прописки. Как на убой, а теперь на погост. Очевидно, это была не онкология с чудесной четырёхлетней борьбой за жизнь без медицинского лечения, а целенаправленное умерщвление ненавистной жертвы со стороны секты татарско-сергеевских «разведчиков» Ханского, под окнами которых сижу, безуспешно сдерживая мелкую дрожь и рыдания, как будто прошу подаяния. Вся доказательная база, как говорится у следователей, сейчас на лицо. Час, два, третий пошёл, а эти «специалисты», специально обученные чудовища, прикидывающиеся мамашами с пустыми колясками, любопытными бабками в шляпках и спортсменами с проводками из тяжёлого рюкзака, шляются мимо меня. На мне была белая футболка, от которой на израненных боках и животе осталась лишь рвань. Поэтому кровь видна и за пять метров. Багровые полосы на щеке, босые ноги, в растрёпанных волосах мелкие цветки и листья акаций, кустарники которых чуть смягчили мощный удар о землю и поменяли траекторию падения спиной вниз на противоположную.

Свои автографы цепочкой неровных следов я оставила от окровавленных ступней, пока шла по придомовой тропинке к своему подъезду. В него гонцы Тома-гнома забегали и выбегали уже раз двадцать, ни одна мразь не спросила у сидящей прямо под видеокамерой бродяги: «Что случилось, вызвать ли Скорую или полицию?». Дом ветеранов разведки с Литейного, одним словом. И весь заселённый контингент тот же, с опорой на деструктивную секту экстремистов, пытающих по собственному вкусу некоторых россиян. И Том-гном, на данный момент командующий травлей и «оперативно-экспериментальной бригадой» против меня и близких, сейчас едва не разрывается, радостно жужжа над поступившим его медикам в Александровскую больницы маминым бездыханным телом. Колеблется, пытать дальше психологически глупую дочку, мучающуюся после прыжка под окнами конспиративок, или уже можно со сладострастным удовольствием приступать к физическому? Пусть ждёт, приказ подойти и прислать Скорую строго не отдавать никому! Не заслужила наше сочувствие и обезболивающее. Пусть ещё терпит и ждёт, овца, за то, что без нашего одобрения родилась.

И его крысиный отряд действительно продолжает демонстративно бегать в наш подъезд, из которого четыре часа назад вынесли тело мамы. Один из таких, из спортивно-прозомбированной молодёжи, даже подошёл поближе и сел на лавку за моей спиной. Глянула искоса – парень пялится на мои грязно-кровавые тряпки. А ещё наверно в своей левой разведке экзамен на общественную безопасность и оказание помощи при ЧП успешно сдавал. Спортсмен и свиные отрыжки из окна на первом этаже выводят меня из горестного анабиоза с вязкими мыслями о том, как маме на небе без меня, как мне дальше быть, куда деться. На самом деле больше всего на свете я не хочу обратно в ту квартиру. Всё это время полудрёмы у подъезда на меня светит нежное солнце, будто мамина душа, что шепчет беззвучно, чтобы я противостояла дальше, воплощала творческие идеи. Но после обеда солнышко перемещается и от шоковой дрожи и полу обнажённости зуб на зуб перестаёт попадать.