Инесса Индиго - Ангел Маргариты

– … и не таких раздевали, понятно. Я пойду, я умею без помощи, верните одежду.

– Так, девочка, успокойся, – приобняв, вновь вмешивается светловолосая из Неотложки и возвращает меня на кушетку, – Здесь никто не собирается издеваться или позорить тебя, мы врачи, останутся только женщины. Этот санитар сейчас уйдёт, он только возит больных, и тебя будут осматривать квалифицированные врачи. Твой случай очень сложный, уникальный! Всё будет хорошо, понимаешь?

Кое-как сладили с моими принципами. Размягчающее нервы лекарство в крови сняли сопротивление. И бригада разноцветных черепашек-ниндзя продолжили свои поочерёдные манипуляции с эксклюзивной пациенткой. Медработники реанимации вели себя, как на стендапе: сплетничали, смеялись, называя меня «звездой дня» и «белкой-летягой».

Молоденькие и не очень сестрички суетились надо мной с анализами и прочим. Одна капельница сменяла другую, вопросы, подколы и восхищения, одни врачи вместо других. Они представлялись мне, лежащей на третьей каталке голой на брезенте под тонкой простынкой рядом с ещё двумя каталками с голышами, но я не запоминала, кто есть кто из этих святил районной Александровской больницы, «квалифицированность» которой я оценила год назад, когда вместо двух реальных переломов у меня нашли лишь один, якобы проткнувший лёгкое. После чего, просто отписавшись от сомнительной помощи и врачебной ответственности, терпя боль и нехватку воздуха, отправилась домой. В прошлом году я опасалась попасть сюда на отделение, как огня. Но сейчас, что-то не отпускало. Мне хотелось остаться в Александровской. А потом обязательно в другую жизнь, лишь бы не в тот дом. Дом смерти. Только не назад! Я ещё не знала, куда доставили маму утром, а сердце безошибочно определило навигацию.

Реаниматологов и старшую медсестру отделял от помещения операционного зала стеклянный бокс с ещё одной дверью, ведущей, как оказалось позже, во врачебный туалет. Вдруг к ним с шумом присоединился отлучавшийся куда-то тот самый здоровяк с бодрыми глазами и бордовой спецформой. Каждый из них будто соревновался в остроумии относительно экстремальных полётов во сне и наяву, и людей с десятками запасных жизней, как у Дункана Маклауда.

– А кто всё-таки победил в том прошлогоднем матче, ребятки, напомните? – как-бы невзначай, бросил он цветным коллегам и сверкнул на меня глазами, – Я доктор Хохмачёв, общая терапия, буду вас наблюдать. – глядя с высоты своего гусарского роста на меня, выразительно сказал он. Я кивнула, а его бригада подхватила тему некоего матча. И вновь, заглянув мне в глаза, он расставил акценты коллегам: – Ребят, ну помните ту самую команду, которая нашу победила. Гейм овер. Победителей не судят. Что у нас тут с синяками-переломами?

Его развлекательную волну быстро сменила другая, отрезвляющая холодным нафталином и нашатырём.

– Так-с, кто тут у нас упавшая с высоты гражданка с кататравмой? – манерно возвестил о своём нисхождении важный седовласый профессор.

– Упавшая на нас, как снег на голову, с девятого этажа? Вон та девочка с краю. Как зовут, напомни, летяга? – весело обратился ко мне соколик спецназовского телосложения с фамилией Хохмачёв.

– Инга…

– Дату рождения, группу крови свою, позвольте напомнить, Инга. – в ретроградном стиле начал подбираться ко мне профессор в области нейрохирургии или психиатрии, специализирующийся на черепно-мозговых травмах. Пусть и почтенный старец, но в глазах и у него мелькнул огонёк нездорового любопытства, когда выслушал отчёт о случившемся от медперсонала, а затем от меня.

– Говорите, случайно шлёпнулись с балкона? В шторах из-за котика запутались? В столь траурный день… – хитро прищуриваясь, выражал скепсис почтенный доктор, щупая пульс, и ясными всезнающими глазами глядя прямо в мои спокойные зрачки.

– Да, так и было. Я была сильно подавлена, окна открыты из-за жары, и я не удержала равновесие. – убедила я, понимая, что чёртов дед клонит в сторону полёта над гнездом кукушки.

Он заметно не поверил, ещё раз склонив седую голову на бок, улыбнулся и удалился заполнять мою медкарту. Что-то или кто-то сковывало его безнадёжному коллективу руки и потому он держался надменно-сконфуженно.

– И всё же, на томограмму её. – распорядился он, – Инга, группу и резус крови помните?

– Третья, точно. А резус… Положительный. Нет, отрицательный. А какой типичный? Я забыла. Но у меня нормальный. – запуталась я, и это уже вызвало многозначительный взгляд мозгового доктора.

– Хе-хе, сомневаюсь, что нормальный. В твоём случае всё ненормально, – хохотнул бордовый, играя задорными глазами, – Поверьте моему опыту, профэссор, резус-то ерунда, не пинкод от банковской карты. Девушка настолько жизнеспособная, что сейчас проверим, кто крепче, она или наш томограф. С девятого катапультировалась и только пальчик ушибла! Заношу в личную коллекцию феноменов. Ну, полетели, Белка-летяга?

И Хохмачёв укатил меня от глаз овощной медицины подальше, в кабинет, где просвечивается каждая извилина в капсуле, где сошёл бы с ума любой клаустрофоб. Здесь за новейшими исследованиями строго следила темноволосая важная дама в малиновом, предки которой явно так долго скитались по пустыне, что научились находить и в пустынном песке золото. К огорчению профессора-мозголома и на радость Хохмачёва, удивившего меня непривычно серьёзным лицом в дверях, вежливая дама не выявила у меня ни единого повреждения в голове, трещинки подтвердились лишь на моих хрупких рёбрах и пальчике левой руки.

– Что ж, хоть в космос, как говорится. Но, признаюсь, нашему отделению нейрохирургии до Tesla, как до Луны пешком. – толкая каталку со мной обратно в реанимацию и глядя вниз, признался мне Хохмачёв, – Полежишь с недельку у нас на отделении.

– Хорошо, – согласилась вдруг я, – Везите туда, зачем опять в реанимацию, что будете наркоз вводить?

Он усмехнулся, а я махнула ожидающему отцу рукой, вновь проезжая мимо него на обратном пути:

– Так надо, почемучка. – загадочно сказал мой вишнёвый извозчик, – Сейчас ещё оставшиеся анализы подоспеют и карту заполним. Как чувствуешь себя?

Я поняла этот вопрос не в медицинском ключе, потому что на меня смотрел человек, а не лечащая или калечащая машина.

– Да как-бы сказать… Я себя особо не чувствую. Мне так плохо в душе, что физическое ничто… – я запнулась при мыслях о маме, о том, как утром его младшие коллеги Скорой помощи под началом докторишки Рената Насимова фактически произвели эвтаназию, отказавшись откачивать по закону Минздрава о прекращении мучений больных последней стадии. Капельницы с успокоительным растворили горькие слёзы и глаза остались сухими, мысли чистыми, будто полегчало. Но это был внешний эффект, как тонкая белая простынь поверх дрожащего от холода и душевной боли тела. Хохмачёв опустил в пол умные, немного прожжённые, но понимающие глаза и быстро подобрал полагающиеся по случаю слова: