Анна-Нина Коваленко - Цветы шиповника. Этот мир

Весна. Лето

Мама отпустила меня с её знакомым, дядей Димой-пчеловодом, посмотреть его пасеку. Едем по шоссейке верхом на его лошади, я держусь за дядину Димину спину… Приехали. Вид этой пасеки, то есть красота дальневосточного лесного пейзажа: лианы, диковинные цветы и растения – дядя Дима объясняет их названия. Вот вьющееся растение с небольшими оранжевыми плодиками – дядя Дима говорит, «лимон». «Лимон?» «Ну да, лимонник, дальневосточный». «Я слышала, дядя Дима, в этих местах водятся удавы?» Дядя Дима смеётся: «Наверное, водятся. Но чуть подальше, в Уссурийской тайге». Гнедая лошадь пасётся у домика… Дядя Дима угощает меня ломтем хлеба. Возвращаемся к маме.

Ностальгия: мама засобиралась назад, на родину. Упаковала вещи. А потом… Пришла к маме Анна Ефимовна, её подруга и землячка, с которой они вместе приехали на Дальний Восток, мама была назначена учительствовать в Надаровку, а Анна Ефимовна в село Ласточка, и вот она пришла к маме сказать, что она выходит замуж за жителя Ласточки Ивана Кочкуркина. Тогда мама передумала уезжать – сказала, она тоже остаётся, за неё посватался местный, то есть надаровский парень-тракторист, и она тоже выйдет замуж. До этого её замужества мы жили при школе в квартирке из двух комнат, а теперь надо переезжать в его дом. Переехали. Дом этот под цинковой крышей – по местным понятиям, признак благополучия. Четыре комнаты – прихожая (она же столовая); кухня; большая спальня – для мамы с мужем, и спаленка для меня. При доме сад с малиной и сливами, пасека из дюжины ульев. За домом небольшой пруд, в нём весной лягушачья икра, потом – головастики, а летом – лягушки. Во дворе качели… Огород. Ближе к границе с лесом – пчельник, в котором так сладко пахнет – я любила забираться туда летом и вдыхать запах мёда и тёплой соломы, которой был устлан пол. Солнечный луч через оконце… Тишина.

Качели во дворе. Как я сказала, огород граничил с лесом, граница была отмечена колючей проволокой, можно играть прямо в лесу. Переберёшься через проволоку – и у себя «дома». Там трава «кукольник», из которой можно делать «одетых» кукол – участниц маленьких спектаклей, а были ещё кустики с супротивными веточками, из такой веточки получался тоненький человечек. Перед самым домом отчима высоченная ель, дерево северное, а вокруг её ствола – виноградная лоза, растение южное. Такой вот симбиоз. Одно было плохо – я нигде здесь не могла найти хорошей глины для скульптуры, которой была так щедра сибирская земля. (В Сидорёнково у меня была своя скультурная мастерская – яма в огороде.) B доме, однако, – книги. Много книг дальневосточных авторов и на дальневосточные темы: «Дерсу Узала» Клавдия Арсеньева, рассказы о природе Михаила Пришвина, «Амурские ребята», «Сердце Бонивура»… Я читала запоем.

Но свекровь, Мария Касьяновна – маму недолюбливает, называет «цыганкой». Словесная баталия через стенку: Марья Касьяновна в кухне, мама в моей спаленке. Марья Касьяновна считает, что мама «приворожила» её сына, выговаривает ей это через стенку, и вскоре уезжает в Бикин, к своей младшей дочери Даше, грузит свои вещи в грузовик со словами «Я буду жить как кошечка». Я долго тщилась представить, как это – «жить как кошечка»? Предтавлялось блюдце с молоком на полу. Дальше воображение не шло.

…Лето. Навещаем бабушку в Сибири. Едем с множеством пересадок на разных поездах, включая товарняки. Много туннелей. Пересадка; опять пересадка. Я сижу на чемодане на какой-то станции, мама ушла то ли компостировать, то ли просто добывать билеты, вокруг суета и шум, а мне так хочется спать. Я клюю носом, откуда-то появляется мама, говорит «не спи». Легко сказать, «не спи». Как это мучительно, пытаться не спать, когда слипаются глаза и падает вниз голова. Мама даёт мне «ванильную» булочку и кусочек… «Что это?» «Сыр» – говорит мама. Сначала его вкус непривычен… Потом – вкусно ! У меня тогда было своё восприятие некоторых слов – определений, например: «сладко» и «вкусно». Мои земляки-челдоны обычно говорили о вкусных вещах: «сладко». В книгах я прочла и в речи моей мамы слышала другое слово, а именно: «вкусно». Это слово мне нравилось больше, и я думала, оно больше подходит к тем вещам, которые я любила, а любила я всё сладкое: мёд, сахар, конфеты. Любовь к сладкому приводила меня к неприятным случаям. Например, такой: бабушка собралась что-то испечь. Разложила на столешнице тесто, фарш, овощи, в сторонке – ложка с горчицей. Горчица показалась мне мёдом, и я стала подкрадываться к ложке. Ближе… Ближе… Схватила ложку – и в рот, проглотила содержимое. Нужно ли описывать ощущения? Внешне это выглядело как пляска святого Витта.

Меня оставили на год в Сибири у бабушки. Здесь мы с подружкой (наверное, с Нюрой Петровой) познакомились с местной колдуньей или знахаркой – вдовой, живущей на отшибе в мазанке, и всё лето мы брали у неё уроки: она диктовала нам всякие наговоры, мы записывали, выучивали наизусть и потом сжигали текст на заслонке от русской печи – таково было правило. Передавать эту науку можно было только младшему по возрасту, и лишь таким путём. Что-то забылось за ненадобностью, а что-то запомнилось, и даже пригодилось.

Осень – школа

Четвёртый класс. На уроках обмениваемся весёлыми записочками, рисунками, а в перемену толпимся в коридоре у бака с водой. К этому времени стал доступен такой сорт сладости, как сахар-рафинад. Мы приносим с собой в школу по бесформенному куску этого рафинада, твёрдого как гранит, смачиваем в воде из школьного бака и грызём. Вкусно ! Зима: очень короткий день, рано темнеет, поздно светает. Однако я иду в школу в абсолютной темноте – пораньше, потому что там ждут рассказы-ужастики школьной истопницы тёти… (не помню имени). Вот, дорогу мне перебегает, семеня толстыми ножками, силуэт… свиньи? Упыря? Перекрестившись (рецепт Гоголя), продолжаю путь. У раскрытого поддувала печки – полыхает огонь – уже собрались слушатели, и истопница, тётя… (имени не помню) продолжает очередную страшную историю о перевоплощениях колдунов и упырей. Я сообщаю о встрече. Истопница соглашается: да, то был упырь. Да, да, это был он в образе свиньи. А зачем ещё животному бегать в темноте по деревне?

…Дома одна, устраиваюсь читать «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Всё-таки самая страшная история – это не «Вий», там какой-то несчастный старик, который даже не может сам открыть свои глаза: «Поднимите мне веки!» Самая страшная история – это «Страшная месть»! Плывут люди на лодке по реке, а на берегу мертвецы подобно высохшим деревьям вздымают к небу сухие руки… Тут занавеска, за которой спуск в подполье, зашевелилась… Перекрестившись, выскакиваю на улицу: Снег! Белый, чистый снег.