Анна-Нина Коваленко - Цветы шиповника. Этот мир

Старая цыганка

В Надаровку часто наведывались цыгане. Одна из них – «старая цыганка» – предсказала мне «великое будущее» и «счастье» в зрелом возрасте… («Пять Ступенек к Воскресению») Но меня больше всего удивило тогда: как она знала, что я пропустила год в школе? Начались занятия в шестом классе, на сей раз не в Бикине, а поближе, в семи километрах от Надаровки, в деревне Федосьевка. Я на квартире у местной учительницы Ольги Сергеевной. Она в школе, я делаю пойло для её скотины (свиньи, гуси) – одной рукой мешаю «ингридиенты», в другой руке журнал или книга, читаю запоем… Потом, по велению мамы, у пожилой украинской пары. Эти хозяева меня не заставляют делать никаких работ по дому. У них даже есть книги на украинском языке, я читаю их, чуть понимаю. По соседству живёт человек по фамилии Бельский, который учит нас, деревенских детей, украинскому языку. Приходим к нему где-то раз в неделю, и внемлем… Только жаль, тут, в школе, меня записали в комсомол, событие скорее для меня печальное, чем радостное. Отсиживая часы скучных комсомольских собраний, среди стариков, я скучала по весёлыи и ритмичным пионерским сборам. Зачем они меня в комсомол… Недобор был, что ли? Я же была малолетней по возрасту. Прямо как раннее замужество. Доучилась до декабря. Конец второй четверти – приходит мама прямо в класс, забирает меня из класса, подсаживает в кузов грузовика, где уже все вещи, отчим, Валя. Едем на ближайшую железнодорожную станцию, и едем мы в Сибирь. Едем с пересадками, и во время одного такого проезда, помню, нашими соседями по купе было небольшое семейство; сестра и брат по имени Коля – мои ровесники. Мы, дети, играли в карты, Коля всё время молчал и умышленно мне проигрывал… Его сестра объяснила это так: «Он не может выигрывать у красивых девочек». В будущем Коля станет прообразом немого скульптора в моём романе «Пять ступенек к Воскресению».

…Вот мы и приехали в бабушкин дом. Валентина и Ксения к тому времени жили и работали в Белово. В июне у мамы родится ещё одна девочка, Рая. Маме 38, и у неё трудовой стаж 20 лет. Ей не удалось найти место учителя, вся надежда на профессию отчима – трактористы в деревне, в колхозе, всегда нужны. В избушке как бы поменялась власть. Стало тесно. Мама и бабушка не могли ужиться. Решили так: избушка была оценена в 9000 рублей. (Впрочем, не уверена в количестве нулей, два или три, помню лишь корень «9». ) Мама даёт бабушке 6000, та делит это между остальными двумя её дочерьми: 3000, 3000. Получается, она разделила избу на три части, раздала дочерям, сама ушла жить к Ксении, у той с её третьим мужем был свой дом в Белово, затем – в поселке Инской, бабушку поместили в подвал, где она спала на лавке и полностью обслуживала Ксению. Я пошла в 6-й класс (третья четверть) в соседнюю деревню Поморцево, так как в Сидорёнково была лишь начальная школа, а в Поморцево семилетка. Между Поморцево и Сидорёнково расстояние 4 километра.

…Утро 6 марта, 1953: Иду в школу в Поморцево пешком, одна. Уже на расстоянии слышу, конкорд женских голосов – то ли мелодия без слов, то ли рыдания… Ближе: у первой с краю избы, и дальше, на дороге вдоль деревни, толпятся женщины, плачут: «Как же мы теперь?…» Радиорепродуктор на телеграфном столбе повторяет страшную весть: умер Сталин. Я тоже плачу. В школе день полной растерянности, горя и тревоги, в самом деле, что теперь будет?… Мы, дети, имели обыкновение клясться в достоверности своих слов именами Ленина «Честное ленинское!» и Сталина «Честное Сталинское!» – а сегодня умер наш символ.

Время шло дальше, шло вперёд. Теперь, чтобы оправдать моё пребывание в новой маминой семье, я каждое лето и даже начало учебного года, то есть весь сентябрь, должна работать на полевых работах за трудодни (это такая «палочка» в колхозном журнале) на имя отчима: прополка; сенокос; уборка… Впрочем, хорошая школа, и жизни тоже. Мы отправлялись в поле на телегах, то есть на лошадях, запряженных в телеги; всю дорогу женщины пели фольклорные песни. Я ещё прежде, в раннем детстве, слушала эти песни во времена взрослых гуляний, чаще зимой, сидя под столом. А теперь могла сама подпевать. Могла петь вторым голосом, могла первым, всё зависело от состава нашего хора. Во время обеденного перерыва я ловила за шиворот грызунов – мышей, крыс, показывала их моим сотрудницам и отпускала. Одна крыса укусила меня до крови за палец. Мало того, я ловила ящериц и отщипывала им хвосты, в расчёте на отпущение всех грехов: для этого, полного отпущения, нужно было сорок таких ящериц, сорок хвостов – существует такая примета. На моём счету ровно 40. Наш обед, наш скудный «бранч»: хлеб, лук, у кого-то сало, молоко. Мне часто давали женщины поесть, приговаривая: «Эх, Нинка, отрезанный ты ломоть!» Имелось в виду отторжение от маминой семьи: мама не могла простить бабушке её высказывания: «Я хотела бы умереть в этом доме на руках у Ниночки». Она, мама, боялась: вдруг я и в самом деле как-то завладею этим домом, то есть избой. Вообще-то говоря, она стала меняться не в лучшую сторону: эксперименты с изготовлением алкоголя-самогона, бочонки с «бражкой», которую они с отчимом постоянно пробуют на вкус; пьяные компании…

В Поморцевской школе самым запоминающимся учителем был Михаил Константинович Торопак – «физкультурник», бывший фронтовик. Он учил нас построению: «Налево! Направо! Левое плечо вперёд! На месте шагом марш! Раз-два… Смирно!» И т. п. – своего рода уроки ритмики. Я была на квартире у семейства Головачёвых с другими девчонками из Сидорёнково, мы спали вшестером, включая хозяйскую дочку Валю, на одной широченной кровати. За постой наши родственники платили Головачёвым по возу угля на зиму. В понедельник мы прибывали в Поморцево с запасом еды на неделю: хлеб, лук, несколько картофелин. Хлеб съедали в первый же день, картошку и лук запекали в духовке и съедали во второй и третий, а дальше до конца недели наступал для нас «Великий Пост»… Полуголод не мешал нам наслаждаться жизнью. Тут со мной была самая лучшая подруга Шура. О ней и о нашей дружбе я пишу «Дальние страны». Мы так хотели убежать, сбежать, в Москву, переодевшись в мальчишек, поступить в военное училище (моя идея), и начать новую, лучшую жизнь. Жизнь потом рассудила иначе. Шуру рано выдали замуж, а я, хоть и уехала в Москву несколькими годами позже, полководцем, как мне мечталось, не стала. А тогда я к этой идее относилась серьёзно, и устраивала своего рода репетиции «военных» действий. Oднажды уговорила девчонок-подружек переодеться в мальчишек и подойдя к стайке курящих мальчишек, попросить у них папироску – и что из этого вышло… Потом я стала действовать в одиночку. Около дома Головачёвых собирались мальчишки-школьники, играли в снежки и подобные параспортивные игры. Откуда-то возникал щуплый мальчуган в кепке, налетал на стоящего с краю парня, валил его в снег и так же стремительно убегал. На следующее утро я в классе слушала, как одноклассники возмущались: «Опять этот дурак… свалил меня с ног!» «Откуда такой? Наверно, из Камешков.» «Ух, в следующий раз я его поймаю…» И в таком же духе. Так классно я его, этого «дурака», изображала.