Марк Каплун - И я решил рискнуть…

Но самое главное представление должно было состояться вечером в дворовом клубе. Так называлось место в укромной части двора, где были свалены в штабеля бревна, на которых разворачивалась почти взрослая жизнь. Здесь назначались свидания, здесь происходили объяснения, здесь выявлялись таланты: чтецы, певцы, танцоры. Кто привез и свалил бревна в этом участке двора – никто не знал. Думаю, что, наверное, кто-то из родителей – и для ребят укромное местечко, и всегда перед глазами старших. «Фима», – раздавался чей-то зычный глас. И озвученный моментально растворялся в ночной темноте. Мама отпустила меня в дворовый клуб не без сомнений, но, напутствуя, шепнула на ухо: «Не волнуйся, я буду сидеть у окна. Если что —кричи – я услышу».

Когда я появился в клубе, народа уже было много: девочки, мальчики, побольше, поменьше. Меня не сразу заметили, первым меня увидел «Любопытный» – черноглазый мальчуган, который, обращаясь ко всем, сказал: «А у нас новенький». Все обернулись в мою сторону и внимательно посмотрели на меня. «Он всегда носит с собой подарок немецкого летчика, покажи, страсть как любопытно». – «Видишь, как я плохо говорю, вот это и есть подарок Фрица, который всегда со мной». Из неловкого положения нас вывел рыжий Жорка, с которым мы потом подружимся и будем не разлей вода: «Что ты умеешь делать?» – «Я ум-м-мею петь». Раздался неловкий смех. «Как ты петь можешь, когда говоришь плохо?» – «А вы послушайте!»

И я как жахнул « Ой Днiпро, Днiпро, ты широк, могуч ». Казалось, я весь дом разбудил. То там, то здесь включили свет. Поднялся шум: «Кто, где это, как это возможно?» Словом, я не столько удивил, сколько напугал местную ребятню. Высокий парень, который сидел в центре собрания, закрыл мне рот ладонью и тихо сказал: «Тише ты, оглашенный, весь город разбудишь. Ты что-нибудь душевное можешь?» – «Могу, – твердо сказал я, – что хотите?» – «В нашу гавань заходили корабли». Конечно, для такого антуража не хватало гитары, но отсутствие инструмента заменялось задушевным исполнением. Когда я в следующей песне трагически вывел «в нем родного он брата узнал », девочки хлюпали носами.

В репертуаре дворового клуба преобладала в основном фронтовая лирика. Сколько трагических историй рассказано в этих песнях. Особенно мне нравилась «Галиночка» – песня о трагической судьбе семьи фронтовика. Когда я спел первую фразу этой песни, публика на бревнах захлопала.

Галиночка, любимая дочь отца:

Отец получает весть о гибели его семьи:

При этих словах девчонки плакали навзрыд, а мальчики, играя желваками, роняли скупую мужскую слезу. Таким образом, будущий школьник, а ныне пока детсадовец был принят в дворовую компанию на правах почетного члена. Этот вечер показал, что у меня обширный песенный репертуар, причем, разного направления. Кто-то хотел русскую народную? Пожалуйста:

Кто-то хотел патриотическую? Еще раз пожалуйста:

Особой популярностью пользовалась песня про юного футбольного болельщика. Здесь голос не покажешь, да и не нужен он здесь. Замечательные стихи песни, легкий полет голоса, без нажима, делали свое дело – публика просила еще и еще:

Одним словом, не повезло герою этой песни, потому что никто в семье не разделяет его пристрастия к футболу. Но внезапно приезжает дедушка и все становится на свое место:

Почему-то всем особенно нравилась последняя фраза про молодого болельщика – дедушку. Тут, как правило, смеялись, особенно сильно хлопали в ладоши и кричали: «Еще! Еще!» Так последний куплет этой песни я пропел три раза. Наконец, рослый парень, имени которого я еще не знал, твердо сказал: «Всё, хватит, неровен час совсем запоете пацана. А тебе, дружок, спасибо. Такой знатный концерт нам устроил. Ты у нас настоящий Лемешев. Отныне тебе почет и уважение. Все слышали?» – в его голосе метала было больше, чем всех остальных составляющих. Все дружно ответили, что слышали, что теперь почет и уважение «нашему Лемешеву».

Мама дожидалась меня на крыльце, прислушиваясь к звукам, доносившихся из «клуба». Когда же я вынырнул из ночной темноты, Мама бросилась ко мне, причитая и ощупывая меня – всё ли цело, всё ли на месте. Увидев мои сияющие глаза – всё поняла, и не стала расспрашивать меня: «Завтра все расскажешь, а сейчас пей молоко и спать». Когда уже в комнате все стихло, я вдруг вспомнил, как теперь велено меня называть. Спросил у Мамы: «Кто такой Лемешев? Боксер, футболист?» Из угла, где спала Мама, послышался тихий смех: «Нет, это великий певец. Хватит, спи, а то завтра опоздаем на службу». А я еще долго не мог уснуть, повторяя звучную фамилию «Лемешев, Лемешев».

На следующий день Мама пришла за мной в садик раньше обычного, неся в руке нелегкий сверток. На все мои расспросы, что в этом свертке, она, загадочно улыбаясь, отвечала: «Потерпи, дома узнаешь». Дома Мама поставила сверток на стол и сказала: «Разворачивай» и стала помогать мне. В конце концов, бумага упала на пол, и моему взору предстал небольшой красный ящичек и две пластинки. Открыв ящик, я понял, что это патефон, только с маленькой трубкой, которая крутилась в разные стороны. Мама взяла металическую блестящую ручку, и сделала несколько вращательных движений. Потом подняла одну из пластинок и повернула маленький рычажок. «Куда, куда вы удалились» , – понеслись звуки завораживающего голоса. Я замер в оцепенении, и только предательская слезинка, катившаяся по щеке, выдала то, что я не мог выразить словами.

Так, я и Мама, как две стрекозы, пропели все лето, а близился сентябрь – надо было идти в школу. Но тут вставали проклятые вопросы бытия, связанные с новой школьной жизнью. Мама до ночи на службе, а кто будет забирать меня из школы, кто будет заставлять делать уроки, а то этот шалопай весь день пробегает с мальчиками, кто, наконец, накормит школяра? Поэтому Мама все лето бомбардировала письмами Бабушку, чтобы та приехала к нам из Ленинакана, где она в это время жила в семье Исаака и Фани, и помогала им воспитывать внучку Таню, которая родилась у них в конце 1945 года.