Любовь Гвоздилина - Девочка в разных ботинках

Я люблю тебя, Воробышек. Признание, конечно, запоздалое, прости, но зато у благодарности нет сроков давности. Поэтому спасибо за все, что хочется помнить.

Мы жили в шестиметровой полуподвальной комнатке коммунальной квартиры в Южинском переулке (сейчас – Большой Палашевский). Мамина мама, Прасковья Павловна Моргунова, получила это «жилье» от Всесоюзного театрального общества (ВТО) – она много лет работала подавальщицей, как раньше называли официанток, в ВТОшном ресторане на улице Горького (которая спустя время опять стала Тверской). Потом мама вышла замуж, и в комнатке появился папа (хотя после женитьбы родители снимали «угол» или жили в каком-то общежитии), а затем из роддома №1 имени Грауэрмана в нее принесли меня.

На наших шести квадратных метрах можно было только сидеть или лежать, потому что «метры» состояли из мебели – шкафа, двух кроватей и стула. Поэтому значительная часть моей жизни в Южинском проходила в большой коммунальной кухне 3 3 В нашей коммуналке не было ванны, поэтому на помывку все ходили в Палашевские бани. И меня туда водили, когда я подросла и перестала умещаться в своей оцинкованной ванночке. А ванночка, как и красивая немецкая коляска бежевого цвета, дожила до рождения моей сестры. .

Заметки на полях

Путь от роддома на Арбате до Южинского переулка в районе Тверской, Бронных улиц и Патриарших прудов был неблизким, но мои родители прошли его пешком. Папа нес меня, а мама шла рядом, стараясь не проваливаться в снег в легких ботиночках. Папа в спешке и волнении забыл принести в роддом ее зимнюю обувь, и мама не раз об этом вспоминала. Без обиды или огорчения, а просто как факт – папа забыл, и она шла по сугробам в ботиночках.

На многие годы, в детстве и юности, снег стал ритуальной частью моего дня рождения. Москва или уже утопала в сугробах, или снег начинал падать и «ложиться» именно в этот, последний день октября 4 4 А сейчас я уже и не вспомню, когда в последний раз 31 октября в Москве были сугробы. Изменение климата налицо, и у меня есть свой «градусник» для этого случая. .

Когда мы уже жили в Черемушках, на мой день рождения приходили одноклассники, и папа разрезал припасенный по случаю торжества огромный арбуз (он хранил его на балконе укутанным в одеяло или старое пальто). Это действо неизменно вызывало всеобщий восторг – арбуз посреди зимы! А потом мы с друзьями шли гулять и толкали друг друга в мягкие сугробы. На другой день, по дороге в школу, мы продолжали веселиться, опознавая отметины на снегу – кому принадлежала та или иная «фигура».

Мне чуть больше полутора лет, и мы с мамой идем по улице. С одной стороны от нас изредка проезжают машины, а с другой поднимается высокий зеленый холм с одуванчиками. Мама, наклонившись, крепко держит меня за руку, я изо всех сил выворачиваюсь, пытаясь что-то разглядеть или удрать, и в конце концов – оказываюсь в больнице с вывихнутой рукой. Мама по разным поводам часто вспоминала эту историю, с неизменным чувством вины: «Однажды я вывихнула тебе ручку».

Мне полтора года, 1955 г.

Спустя какое-то время выяснилось, что мое первое детское воспоминание связано именно с этой историей. Мама в очередной раз ее рассказывала, и я вдруг вспомнила про холм с одуванчиками. В маминых покаяниях по поводу моей вывихнутой ручки таких подробностей никогда не было, но, как оказалось, это трагичное для нее происшествие произошло именно там, и рвалась я, конечно, за цветочками. Сначала мама еще больше расстроилась, думая, что я тоже страдаю от этого воспоминания. Но я совсем не страдала, скорее, наоборот: в памяти осталась радостная картинка солнечного дня, мамы рядом и моря одуванчиков над головой. (Правда, я всегда тревожусь при виде маленьких вертлявых созданий, которые крутятся на родительской руке или норовят вырваться.)

Со временем история про нанесенную мне в детстве травму как-то незаметно стала историей о том, что я помню себя с полутора лет. С чувством вины мама, конечно, не рассталась, это, к сожалению, было ее естественным состоянием, но вывихнутая ручка стала сюжетом второго плана, как доказательство моей ранней памяти.

На нашей коммунальной кухне людно (в квартире жили 15 человек), шумят керосинки, идет готовка, стирка, мытье посуды, а я сижу на стуле посреди этого шума и гама и читаю вслух сказку о царе Салтане.

Заметки на полях

Со времен Южинского я знала слова «керосинка», «керогаз», «примус» и «плита». Бабушка называла «плитой» любое приспособление для готовки, но, судя по количеству усвоенных мной слов, соседки называли свои приборы по-разному. Главное, что у каждой хозяйки была своя «плита».

А позже, когда мы переехали на Кутузовский, тоже в коммунальную квартиру, там была большая газовая плита на двух владельцев, и тогда в бабушкином лексиконе появилось слово «конфорка». Бабушка очень ответственно относилась к тому, чтобы готовить на «своих» конфорках, и всегда спрашивала разрешение занять соседскую, если была необходимость.

Мне три года, книга в руках, и я уже дошла до козней «ткачихи с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой». Проходя мимо, соседки гладят меня по голове, одобрительно кивают, что-то иногда говорят («Молодец какая! Вот умница-разумница»). Я старательно переворачиваю страницы и читаю с выражением: «В синем небе звезды блещут, / В синем море волны хлещут; / Туча по небу идет, / Бочка по морю плывет». В кухню входит соседская девчонка Танька, берет у меня из рук книжку и переворачивает: «Вот дурочка из переулочка, ты же книжку верх ногами держишь. Кто же тебе поверит, что ты читать умеешь?! Ты хоть на картинки смотри – видишь, где у царя Салтана голова?».

Мой ответ в семье цитировали. Трехлетняя акселератка, которая, конечно, еще не умела читать, изрекла: «Я не дурочка из переулочка. Я книжку для людей держу. Чтобы люди картинки смотрели. А сказку я и так вслух знаю» (я путала слова «наизусть» и «вслух»). На бедную Таньку налетела вся кухня. Незадачливой правдолюбке досталось за все сразу – и за то, что сказку испортила, и ребенка обидела, а сама уроков не учит и стихов на память не знает…

Но Танька на меня обиды не держала и не обижала. С четырех лет я уже читала «по-настоящему», и предприимчивая соседка нашла мне применение в своей многотрудной школьной жизни: я ей читала или пересказывала домашние задания. А Танька в это время шила одежку своим куклам или занималась еще каким-нибудь полезным делом.