Любовь Гвоздилина - Девочка в разных ботинках

Соседка Танька (она называла себя «соседняя», когда стучала в дверь) пыталась приспособить меня делать ее письменные уроки и даже показывала, как пишутся строчные и заглавные буквы. Но из этой ее затеи ничего не получилось. Я упорно рисовала печатные буквы и путала некоторые из них («Ь» вместо «Р» или «Ш» вместо «Е»). Верхнюю палочку в «Г» я разворачивала в другую сторону, а в букве «А» часто забывала «перекладинку», и получалась буква «Л».

Очень хорошо помню наш диалог с мамой по этому поводу, которая объясняла, что перекладинка нужна, чтобы различать буквы и слова. Я отмахивалась от маминых объяснений, утверждая, что и без перекладинки можно догадаться, какая это буква, потому что нет слова «МЛМЛ», а есть слово «МАМА».

Может, это была вовсе не лень или невнимательность, а уже признаки интереса к филологии как будущей профессии? Смех смехом, но мои аргументы, как мне сейчас видится, тянули на контекстный анализ.

Заметки на полях

Но мама расстраивалась, потому что даже позже, в школе, я вольно обходилась и с буквами, и со словами в стихах классиков. Она называла меня «Шалтай-Болтай». Именно этот персонаж одной из моих любимых книг – «Алисы в Стране Чудес» 5 5 На самом деле, Шалтай-Болтай появляется во второй книге Льюиса Кэрролла – «Алиса в Зазеркалье». Но у меня обе книги были в одном издании, и поскольку любимой все-таки была первая – «Приключения Алисы в Стране Чудес», я привожу это название. – утверждал, что, «когда он употребляет слово, оно обозначает то, что он хочет, чтобы оно обозначало». Но меня это сравнение не огорчало, а, скорее даже наоборот, радовало – мне нравился смешной и непослушный Шалтай-Болтай. И в известном стишке (переводе с английского) Маршака я считала его победителем «всей королевской рати»:

«Шалтай-Болтай сидел на стене, / Шалтай-Болтай свалился во сне. / Вся королевская конница, / Вся королевская рать / Не может Шалтая, не может Болтая, / Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, / Шалтая-Болтая собрать!»

А мама утверждала, что Шалтай-Болтай – лентяй и незнайка. И в этом мы с ней принципиально расходились.

Но когда я познакомилась с еще одним персонажем – Оськой из повести Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания», я поняла, что нашего полку прибыло. Оська «был великим путаником», перемешивал «сиволапого мужика» с велосипедистом, и получался «велосипый мужик». А сам Оська при этом был очень даже симпатичным мальчишкой и одним из главных героев полюбившейся мне книги.

Мне года четыре. Родители на работе, бабушка на кухне, а я наряжаюсь. На коротко стриженую голову завязываю зеленую атласную ленту, длинные концы ленты перекидываю вперед, как «косы», на концах кручу большие банты. Достаю из шкафа бабушкины ослепительно белые ботики с отделкой из гагачьего пуха. Их привез из послевоенного Берлина бабушкин младший брат, дядя Илюша, неизменный источник всех интересных вещей в шкафу. Ботики на высоких «пустых» каблуках, в них должны помещаться туфельки на шпильках. Туфелек у меня нет, поэтому приходится с трудом балансировать на разбегающихся каблуках, чтобы не свалиться.

Последний штрих в моем наряде – «браслет»: надеваю на руку елочную игрушку – двух черно-белых блестящих сорок на палочке. Таких игрушек две, я беру вторую в руки как сумочку и выхожу на кухню 6 6 У моего «одеяния» был еще один вариант – я привязывала сорок как банты на ленту. Тоже было красиво, но уже без браслета, да и сороки стягивали ленту с головы, приходилось ее все время поправлять. . В кухне, как всегда, людно и шумно, но с моим появлением (ковылянием на разбегающихся каблуках) все замолкают и поворачиваются мне навстречу. Происходит то, ради чего были все мои старания: «Ой, какая у нас красавица! Да какая нарядница!». Посреди этого разноголосого хора стоит довольная бабушка, радуясь за меня и за ботики, которым нашлось такое триумфальное применение.

Я помню это ощущение – шумного многоголосого приятия, поэтому «выходы» на коммунальную кухню в Южинском переулке остаются в памяти радостным и очень важным для меня воспоминанием.

Почти каждое утро мы с бабушкой совершали путешествие через улицу Горького в Елисеевский магазин и Филипповскую булочную.

Это было раннее путешествие, потому что мы шли покупать продукты для завтрака. Помню этот утренний диалог: «Прасковья Павловна, ты уже пошла за продуктами?» – «Уже пошла».

Сначала мы с бабушкой заходили в Елисеевский. Бабушка покупала 50 граммов докторской колбасы – упругой, вкусно пахнущей, с ямочками на срезе, наполненными прозрачной желеобразной жидкостью. Бабушка называла такую колбасу «со слезой», и знакомые продавщицы всегда ей эту «слезу» показывали, перед тем, как отрезать наши 50 граммов. Бабушка кивала, колбасу резали и завешивали, попутно у женщин начинался разговор, а я в это время разглядывала в рыбном отделе осетровые головы на льду.

Именно головы, а не тушки, но они были так уложены, будто рыбы высунулись наверх из ледяного крошева. Дальше этого места бабушка мне не разрешала отходить, а мне и не хотелось, потому что прилавок с осетровыми головами меня каждый раз буквально гипнотизировал. Они и сейчас у меня перед глазами, эти осетры, с задранными тонкими носами, черно-белые, нарядные, на искрящемся от подсветки льду.

Когда я увидела их в первый раз, я сказала, что у рыбок Новый год. Бабушка и продавщицы смеялись, но, многократно приходя в магазин, я утвердилась в мысли, что здесь навсегда поселился новогодний праздник.

Рядом с осетрами стояли белые эмалированные лотки с черной и красной икрой, которые тоже красиво смотрелись в подсвеченной витрине. Но икра не вызывала у меня праздничного настроения, скорее наоборот, – я воспринимала ее как лекарство. Меня кормили рыбьим жиром, главным общеукрепляющим и противорахитным средством Советского Союза, а когда я болела, к рыбьему жиру для усиления действия иногда добавлялась черная икра. Все вместе получалась одна общая гадость, помноженная на температуру, насморк и запрет выходить на улицу. Так я и относилась к икре – как неизбежности при болезни. Родители расстраивались, потому что икра стоила дорого для их зарплат, и они старались, чтобы ребенок выздоровел. А неблагодарный ребенок на дорогостоящее лечение фыркал, зато, замирая от восхищения, мог бесконечно долго разглядывать остроносые осетровые головы.

Бабушка заканчивала разговор с продавщицами, мне выдавали полагавшуюся по случаю конфетку, и мы переходили из Елисеевского в Филипповскую булочную. Здесь все было буднично: бабушка покупала французскую булочку за 7 копеек, и мы шли домой. Иногда в булочной покупался еще и сахар – «мантулинский», в синей пачке.