Антон Уткин - Вила Мандалина

Поэтому я опять поехал в Требинье. На этот раз ничто меня не пугало, а, наоборот, манило.

Там было всё как обычно, платаны осеняли площадь, только вместо моего официанта обслуживала девушка. Я не знал, как его звали, но по моим описаниям она, конечно, сразу поняла, о ком речь.

– А, это Златко. Сегодня не его смена, – сказала она, – и найти его не получится. Вроде он собирался к родне в Неум. Но завтра будет.

Пришлось остаться. Моника Беллуччи по-прежнему висела на своём почётном месте за спиной у портье. Я взял тот же номер, что и прошлой весной, и отправился шляться по городу. Весь центр можно было обойти минут за двадцать, что я и проделал уже во второй раз за последний год. Следы войны были тщательно залатаны, точно её не было, но сразу за платановой площадью я опять набрёл на сквер с несколькими стелами, испещрёнными именами погибших в боях. Попадались тут и русские фамилии. Смотреть на это было больно.

Музей Герцеговины был уже закрыт, поэтому я устроился в кафе над рекой и бездумно смотрел, как рыбак на резиновой лодке, привязанной к опоре арочного моста, делает своё дело в расплавленном золоте солнца…

Утром гул рынка разбудил меня, как деликатный будильник. Я оделся и спустился в кафе. Златко в ослепительно-белой рубашке и тёмных брюках был на месте и исполнял свои обязанности.

– Нравится вам у нас, – приветствовал он меня как старого знакомого.

– Не без этого, – подтвердил я, усаживаясь лицом к площади. Занималось прелестное утро, солнце играло в листве платанов и разбрасывало тут и там свои подвижные узоры.

Разговаривая со Златко, я то и дело поглядывал в толпу, надеясь высмотреть Дарко.

– Как там ваша камелия? – поинтересовался Златко.

– Растёт, – коротко, но любезно ответил я, и опять устремил взгляд на площадь.

– Кстати, Дарко умер, – бросил Златко и поглядел на меня исподлобья.

– Умер? – Невольно я поднялся на ноги.

– Да, умер. Прямо вот здесь. – И Златко показал рукой на то место площади, где это произошло. – Стоял, как всегда, торговал и вдруг упал. Около девяти утра это случилось. Медики быстро приехали, но уже ничего нельзя было сделать. Сказали, сердце остановилось.

Но и это было ещё не всё.

– Он в тот день очень радостный был, прямо сиял. Присел вон там за столик, выпил ракии, кофе пил. Рассказывал, что ночью приходила его дочь. Выросла, говорил, такая красавица! Сказала, что ещё придёт…

Я сглотнул ком в горле и отхлебнул воды из стакана. Обычно задавал вопросы он, теперь, видно, настала моя очередь.

– А больше он ничего не сказал? – спросил я внезапно изменившим мне голосом.

Златко почесал нос и опять посмотрел этим своим взглядом исподлобья.

– Сказал: значит, за тобой хорошо ухаживали, дочка. Вот так он ещё сказал.

Я покивал. Не знаю, у него был такой вид, словно мы поняли друг друга.

Передо мной раскинулся шумный, пёстрый базар: люди переговаривались и смеялись. Под сенью старых платанов сновала беспечная молодёжь, пробираясь между преждевременными для себя заботами.

Сложно в это поверить, но в этот день я больше не произнёс ни единого слова. Только перед сном…

Надо ли говорить, что вся эта история мгновенно сделалась известной не только каждому жителю Врдолы, но и более дальних мест, и вовсе не потому, что кто-то слышал о Дарко. Я имею в виду свою собственную историю. Историю с камелией. Поражаться тут было нечему: если уж целый мир стал напоминать одну большую деревню, то что сказать о нашем околотке?

И это до известной степени служило гарантией безопасности моей подопечной. «Как знать, – думал я, – ласково её оглядывая, – может так случиться, что твой век будет дольше моего».

Вскоре прошёл слух, что моя камелия умеет говорить. Посторонние люди не ленились подняться десяток метров по крутому проулку, чтобы взглянуть на неё. Благоговейно замерев, люди молча смотрели, и она тоже молчала, но удалялись они всё-таки убеждённые, что прикоснулись к чуду…

И, конечно же, я всё-таки полетел домой. Состояние у меня было такое, будто, достигнув перевала и постояв на нём, я не торопясь спускаюсь в долину, о которой в общем было известно всё, но при этом ничего в отдельности.

В салоне самолёта в одном ряду со мной оказалась молодая женщина с книгой того самого писателя, с которым я «покончил» в октябре. Как я и предвидел, премия писателю не досталась, но позже мне передали, что статья моя ему понравилась. Вероятно, стоит сказать несколько слов и о ней. Мысль моя сводилась к тому, что, если хоть один читатель проник в твой замысел, значит, работа тебе удалась, пусть даже тысячи других твердят обратное.

Когда накануне моего отъезда мы сидели с «парнем с горы» на пустых зелёных ящиках из-под пива и пялились на снующие по воде прогулочные кораблики, он проскрипел:

– Знаешь, о камелии. Мой дед рассказывал, что давным-давно, когда сюда приходили чёрные турки, тоже была говорящая камелия. Люди…

– Про людей я знаю, – отмахнулся я.

– Откуда тебе знать? – возмущённо воскликнул он и даже взметнул в воздух свой страшный посох. – Тебя тогда и на свете не было!

– Помянем лучше твоего деда. – И я миролюбиво опустил его массивную руку.

– Прах к праху, – охотно отозвался он своим грубым голосом и полез в стоявшую перед нами холщовую сумку. – Но ты всё-таки дослушай.

Вилла «Мария» – вероятно, самое красивое и представительное сооружение во Врдоле. Дома здесь на любой вкус – есть старые югославские дачи, есть старинные «капитанские» дома из тесаного камня с маленькими окошками под бурой черепицей, а выше карабкаются по склону апартаменты из стали, стекла и бетона.

Многое из того, что сейчас строят, дорого, однако безвкусно, но вилла, что называется, удалась. Мне приходилось видеть её с воды. Строгий псевдо ампирный фасад был украшен датой постройки, исполненной на известняковом фронтоне римскими цифрами. Два ряда продолговатых окон застыли, словно гвардейские роты на плац-параде. Выглядело это немного старомодно, и если бы не материалы, пущенные на отделку, то при беглом взгляде можно было бы принять её за миниатюрный дворец какого-нибудь принца Данилы.

Возводили её приблизительно года два, и частично на моих глазах. На специальном информационном щите значилось имя заказчика: «Sosnov Maxim Igorevich», но мне оно ничего не говорило.

Прежде на том месте, где выросла вилла «Мария», под сенью старых косматых пальм дремал рыбацкий сарай, в «понте» болтались две-три обшарпанные лодки, и с моей террасы между домами соседей был виден треугольник морской воды.

Гордо устроившись на безымянном мысу, здание словно парило над водой. Оно ласкало взгляд строгими пропорциями. С какой стороны ни глянь, строение это оказалось очень уместно, вот только слово «жилище» приложить к нему никак не удавалось. Несколько лет оно так и стояло пустым, в ожидании хозяев, отгородившись от залива своими надменно закрытыми окнами.