Антон Уткин - Вила Мандалина

Здесь мой собеседник был абсолютно прав.

– Это как с этим пресловутым красным долгоносиком, с которым вы меня любезно познакомили. Думаешь, жизнь большая, всё можно успеть, а потом вдруг падает одна ветка, всего-то одна, – так ты думаешь, – всего-то одна ветка, а сколько их ещё остаётся, крепких, зелёных, – и не сосчитать. А потом виснет ещё одна. Но и это не беда, ведь правда?

И вот мы уже стоим, подобно этим погибшим пальмам, серые, иссохшие, отвратительные, и нас уже не спасти, и некому нас даже спилить. Когда-нибудь, конечно, спилят… А не то мы сами – такие вот долгоносики. Откладываем свои личинки и жрём, жрём… Вам видней, какое сравнение удачней, – заключил он внезапно повеселевшим голосом.

Я задрал голову, и мне показалось, что звёзды сложились в гигантскую бабочку, которая замерла на небе – какой-то ночной павлиний глаз – и спугнуть её было жутко.

В марте большие круизные теплоходы уже заходят в Котор, и, проведя день под верками средневековой крепости, покидают стоянку уже, как правило, в темноте. За разговором мы проглядели приближение корабля, и он возник как видение.

Сияющая громада, разливая вокруг беспечную музыку, скользила мимо нас, властно приковав наши взгляды. На верхней палубе виднелись разноцветные фигурки людей. Иллюминаторы кают светились окнами многоэтажного дома, и, быть может, глядя туда, Максим допускал, что его Мария сейчас на этом борту. И я тоже об этом думал, потому что в жизни случается всякое, хотя в это сложно поверить.

– А она всё ждала, когда же я оставлю это и наконец появится фильм про девушку, которая…

Прежде чем зайти в Вериги и устремиться к Герцог-Нови, за которым расстилается простор Адриатики, лайнер издал несколько прощальных гудков, и светящаяся корма плавно скрылась за чёрным мысом. К этому моменту нас достигла его волна. Качка была такой сильной, что мы машинально вцепились руками в борта и молча её пережидали.

– Однажды она мне сказала… – продолжил было Максим совсем уже упавшим голосом, но замолк, так как лодка попала на особенно сильную волну.

Скоро всё улеглось. Километрах в двух на воде светился огонёк ещё каких-то рыбаков, и в огромном пространстве до нас долетали их гортанные голоса. – Так вот, и она сказала мне: ты просто вор, ничтожество.

Из-за туманного Ловчена огарком всходила ущербная луна. По мере того, как он говорил, я всё больше впадал в замешательство.

– Зачем вы всё это мне рассказываете? – с досадой спросил я. Я вовсе не чувствовал себя благочестивым каноником, имеющим право принимать исповеди.

– А кому ещё мне это рассказать? – ответил он, резко подавшись ко мне и повысив голос, так что он разлетелся во все стороны и ударился о скалы. В эту секунду мне показалось, что он готов вышвырнуть меня из лодки, и, признаюсь, я украдкой развязал шнурки на обуви, готовясь плыть к берегу – ведь лодка-то была его.

Внезапно тишину распорол рёв мотоцикла, который бешено мчался по пустой дороге в сторону Рисана с такой умопомрачительной скоростью, что управлявший им человек рисковал превратиться в суповой набор. Мы внимательно вслушивались в безумие этого звука, пока его не поглотили береговые изломы, а может, он и впрямь свернул себе шею.

Мы были как пьяные, и похмелье грозило сделаться воистину мучительным.

Тем не менее страхи оказались напрасными и всё обошлось. На следующий день он явился ко мне как ни в чём не бывало и предложил вечером прокатиться в Тиват. Мы поехали на моей машине, припарковали её у «Дома здравия» и направились на набережную полуторавековым парком, разбитым некогда по инициативе одного австрийского чиновника.

Методично мы обошли все бары на набережной, пока не уткнулись в «Al posto giusto» – выражаясь условно, последнее прибежище негодяев. – Мы ищем приключений? – поинтересовался я.

– Не то чтобы, – уклончиво отозвался он, с интересом разглядывая посетителей.

– Обратите внимание, – с иронией сказал он, – какое благопристойное место я выбрал. Предусмотрел всё – даже соблазны.

Публика, коротавшая время вместе с нами, в самом деле озадачивала. Мало кто тут походил на яхтсменов и усталых путешественников, а вот на наркобаронов – каждый второй.

– По-настоящему ощутить ценность чего-либо можно только его утратив, – изрёк я известную банальность, хотя и старался изо всех сил удержаться от этих слов.

– Так и есть, – согласился Максим, беззастенчиво разглядывая некрасивых, дурно накрашенных девушек, напоказ сидевших на высоких стульях в центре помещения. – Это проститутки?

– Понятия не имею, – усмехнулся я. – Может, и так, но лучше не связываться.

Но Максим глаз от девушек не отвёл, и одна уже поглядывала в нашу сторону, отвечая на его взгляды.

– Так и мы продали ту девушку, которая… – сказал он мне. – О, она много чего умела, та чудная девушка, на многое надеялась, ведь жизнь лежала перед ней нетронутой. Она была непосредственна и обладала добрым сердцем… А мы продали её, как рабыню на Стамбульском рынке, как проститутку на Ленинградке. Продюсеры. Продюсеры-сутенёры.

Озноб пробрал меня во время этого убийственного монолога, а ведь атмосфера вокруг была умиротворяющая и приятная музыка ласкала наш слух.

– Но что-то же вы намереваетесь делать? – сказал я с нажимом.

Он пожал плечами.

– Понятия не имею, но что-нибудь придётся. Буду ловить кальмаров. Изведу их всех, – рассмеялся он.

Бар закрылся в час, и ещё некоторое время мы пошатались по маленькому кварталу Porto, заглядывая в ярко освещённые витрины. Выражение лица моего спутника ясно говорило о том, что всё ему здесь по карману.

– Три раза не пообедаешь, – сказал я, непроизвольно сворачивая на вчерашнее.

– Вы в самом деле так думаете? – переспросил он, и в голосе его проступило недоверие. От давешнего бедолаги не осталось и следа.

– В самом деле, – заверил я его понуро, точно признался в преступлении или подписал себе приговор.

Вой сирен я услышал сквозь сон уже на рассвете. Несколько полицейских машин в беспорядке разместились возле виллы «Мария». Солнце ещё играло где-то за Ловченом, и снующие туда-сюда в хмурых просонках фигуры людей казались зловещими. Признаться, я уже предполагал самое страшное – что Максим покончил с собой, ибо некоторое тревожное безумие, безусловно, имело место в нашем вчерашнем разговоре на воде. Однако не успел я додумать эту мысль, как он возник передо мной живым и здоровым.

– Забыл запереть дверь на первом этаже, – невозмутимо пояснил он. – Пока мы изучали ночную жизнь, тут подплыли на моторке. – И что пропало?

– А, пустяки, – Он отмахнулся. – На столе лежала тысяча евро – две бумажки по пятьсот. Пара бутылок вина. Да, и кальмаров наших забрали из холодильника… Что ни говори, – добавил он, чуть прищурившись, – красивая работа!