Геннадий Васильев - Времена жизни. Рассказы

И вдруг его поперли. Не за то, что не работал и не дорабатывал. Просто сменился собственник у завода – и поперли всех, кто управлял хоть чем-то. Хоть и цехом. Новый директор, нанятый новым собственником, на первом собрании сказал, перечисляя персоны: «Я вас в своей команде не вижу». И вычеркнул из списка. Он хотел спросить – почему – но взгляд директора был суров и непреклонен. И он сдался.

Запил. Недолго пил, пару недель. Жена сочувствовала и не очень укоряла. Понимала: стресс. Все-таки однажды утром, когда он маялся очередным похмельем, осторожно погладила по голове.

– Вань, может, уже все? Хватит?

Он медленно повернул голову.

– Хватит, говоришь… Да, наверно…

Но шок от увольнения прошел не скоро.

Выходное пособие выдали достойное. Он умудрился пропить и его – так был потрясен. Сначала пропивали с женой в кабаке. Она все говорила:

– Вань, ну чего ты так колотишься? Ты ж на все руки мастер. Найдешь себе другую работу. Все ты умеешь, а время нынче рыночное – применишь себя, и зарабатывать научишься, и вообще. Проживем же, Вань!

Он говорил:

– Ага… – и рассеянно крутил бокал на тонкой ножке с белым вином. – Проживем, конечно…

Остатки пособия пропил один, в тишине, дома, закусывая чем придется.

Работу он не нашел. Не случилось. Выставил в интернете резюме, написал во все сети. Приглашали на собеседования. Спрашивали – кем был, что умеешь? Отвечал: был начальником цеха. Терпеливо ждали ответа на второй вопрос. Пожимал плечами: «Когда-то был токарем высшего разряда, точил на станке не только гайки-болты, но всякие виртуозные штучки. Потом вот стал начальником…» Понимающе кивали. Говорили: «Мы вам позвоним». Не звонили.

Стояло жаркое лето. Такое жаркое, какое в Восточной Сибири бывает если не раз в сто лет, то все равно редко. Он сидел дома, пил пиво из горлышка и думал. «Ну, что я могу? – думал он. – На работу меня не берут. Жена – школьный учитель. Я, выходит, вообще никто. Ну, а раз никто – может, и превратиться в ничто?» Много раз его эта мысль посещала.

Жена сказала как-то:

– Ваня, может, тебе хотя бы в сторожа податься? Маешься ведь, вижу.

Робко так сказала, не в укор.

Он вздохнул:

– Ну, может…

В сторожа взяли. Охранял офисное здание почти напротив дома, рядом. Удобно: сутки через двое. Днем сидишь, ничего не делаешь, только в монитор иногда поглядываешь непонятно – зачем. Вход в здание днем беспрепятственный, ни пропусков, ничего, в двенадцатиэжтажке офисов – штук семьдесят, какие пропуска? На ночь здание запирается, и только какие-то ошалелые программисты и ненормальные бухгалтеры засиживаются, бывает, допоздна. Откроешь им – «Привет, до завтра!» – и снова к монитору… Да какой монитор ночью! Спать. Или в компьютер играть. Или пиво пить – никто ж не видит.

На этом однажды и погорел. Днем увлекся компьютерной головоломкой, попивая пиво – бутылку доставал из-под стола, – вздрогнул, поднял глаза на окрик:

– Ну, ё…, кто здесь охранник?!

Мужик перед ним стоял. Не сказать, чтобы очень уж респектабельный – так… во что-то одет… Возраст не определишь, не то сорок, не то пятьдесят. Не меньше, но и не больше.

Он и вставать не стал, ответил:

– Я охранник. Слушаю вас.

– Это я вас слушаю! – взъярился мужик. – Почему бардак? Почему не спрашиваете – кто и куда идет? Зачем вы здесь вообще?

И каждую фразу подкреплял матом: «Ё…, б…, сука!»

И видно было, что матерится просто для острастки, и оттого было смешно.

Иван Васильевич непроизвольно улыбнулся:

– Да ты не накаляйся так! Ты сам-то кто будешь?

Мужик выпучил глаза, задохнулся:

– Охренел? Быдло! Больше здесь не работаешь. Пшел вон.

Он спокойно снял с себя форменную куртку с нашивкой «Охрана», вышел из закутка – и со всей страстью дал мужику по морде. Тот упал – от неожиданности, скорее, чем от силы удара, удар-то был уже не очень, силы не те, только воспоминания от занятий боксом. Иван Васильевич участливо наклонился над ним:

– Так кто ты – может, скажешь?

Новый собственник здания отполз на заднице, прошипел:

– Вон пошел! Засажу!

И пытался засадить. Но свидетелем служила только флешка с записью непонятно чего. Камера настроена была так, что ловила только входящих, а то, что происходило у будки охранника, в поле зрения не попадало. И виден был на записи только отъехавший на заднице новый собственник с кривым лицом. Криминала полиция не нашла, и его отпустили с миром. Жалованья, правда, за истекший месяц не заплатили. Он пытался дергаться – бухгалтерия разводила руками:

– Нету вас! Мы вас впервые видим!

Они его видели не впервые, но что он мог сделать? Хотел поставить бухгалтерию на уши, но и на это не хватило сил и, пожалуй, отваги. Плюнул смачно, коротко сказал:

– Козы вы! А ваши начальники козлы!

Ушел – и залег надолго на дно водочной реки. Жена прятала деньги – он занимал у соседей. Жена плакала, он гладил ее по спине, винился, а на следующий день снова занимал и опять напивался. Жена устала, начала покрикивать на него, стала приходить домой позже, чтобы его как можно дольше не видеть. Он это знал, чувствовал – и плакал, и пил пуще прежнего.

Продолжалось это долго. Так долго, что однажды он снова подумал: «Если я никто – значит…»

Стояло такое же жаркое лето, что год назад. Водки поэтому хватало немного, чтобы опьянеть, жара добавляла хмеля, и он плавал в жаре и во хмелю. И вот во хмелю подумал: «Пора уходить».

Он написал жене записку – не на бумаге, конечно, не Есенин и не Маяковский… или кто там записки предсмертные писал? Написал в скайпе. Мол, понимаю, что осточертел всем, другого выхода не вижу, как прыгнуть из окна. Жена приняла это за шутку: «Ну, наконец-то ожил, шутить стал, поздравляю!» Он ее реплику расценил как сарказм, издевательство, ну и как… как поощрение. И правда ведь – осточертел… Открыл окно, глянул в последний раз на речку, на сквер, вдохнул полной грудью – и прыгнул.

Этаж, конечно, первый. Он приземлился на ноги, да и приземлился-то не на асфальт – на газон. Но не удержал свой не такой уж великий вес, кувыркнулся – и ударился головой о новый бордюрный камень.

«Скорая» приехала почти одновременно с полицией. Зафиксировали мгновенную смерть.

Она, когда ее привез офисный водитель, даже не плакала. Только сидела, сжав зубы, цедила коньяк и шептала:

– Ах ты, сволочь… Ну, не сволочь ли… Сволочь…

Приехал я как-то с приятелем в родную деревню – показать, как жил в прошлой жизни. Поставил машину в проулке, чтобы не мешать другим, идем по улицам, я ему показываю: здесь это было, здесь то, а здесь вот и до сих пор стоит, только покосилось… Никого уж из одноклассников, дружков детства и юности, в деревне не осталось: кто, как мои родители, сам помер, кто спился, кто повесился, у кого, слава Богу, все сложилось и потому они, конечно, не в деревне живут. То есть встретить знакомого совершенно невозможно, никакого риска, что разоблачат тебя, даже если соврешь.