Галина Вольская - Дом на берегу

Это был первый щелчок по моему самолюбию и по самолюбию отца, продолжавшего считать свою дочь самой лучшей и необыкновенной. Была возможность поступить в другой ВУЗ, но я не захотела. Отец устроил меня на работу к себе в школу лаборанткой физического кабинета, год я работала и готовилась к вторичному поступлению.

Я сильно изменилась за этот год. То ли на меня так подействовал мой провал, то ли я действительно почувствовала, что беспечное детство кончилось, я сама должна все решать и отвечать за свое будущее, но когда я встретилась со своей школьной подругой Леной, поступившей в медицинский институт, мы не смогли найти с ней общий язык. Она осталась все той же беспечной школьницей, лишь пересевшей со школьной парты на студенческую скамью, а я уже работала и сознавала себя намного взрослее ее.

В работе не было ничего сложного: подготовить приборы для опыта, для лабораторных работ, навести порядок в шкафах, на полках, перемыть, если надо, лабораторную посуду. Учителя помогали мне, если я что-то не знала. Кабинет был оборудован достаточно богато по тем временам, о назначении некоторых приборов я могла только догадываться, кстати, и не все они использовались при демонстрации школьных опытов.

Отец научил меня обращаться с киноустановкой. Я сама ездила в отделение кинопроката, получала нужные документальные фильмы по заявкам учителей и показывала их на уроках. Помогала оформлять стенды, стенгазеты, альбомы – чертить нас на нашей школьной производственной практике все-таки научили. Отец требовал с меня очень строго: «Как это, я с других буду спрашивать, а со своей дочери нет!»

Большую часть времени я проводила в своем кабинете. Мне, вчерашней школьнице, было трудно свободно войти в учительскую и на равных заговорить с учителями. Еще с пионервожатыми, куда ни шло. Как же я расстроилась, когда меня вдруг выбрали секретарем учительской комсомольской организации, где самая младшая была старше меня на четыре года! Я робко попыталась поговорить с ними о проведении подписки на газеты и журналы, но одна мне ответила, что у нее нет денег, другая заявила, что ей вообще не нужны ни газеты, ни журналы. А меня вызвали на заседание бюро в городской комитет комсомола и заставили отчитываться, объяснять, почему у меня так плохо обстоят дела с подпиской. Правда вместе со мной пошла старшая пионервожатая Алла – веселая, боевая девушка. Отвечала на все вопросы в основном она, и, кажется, закончилось только тем, что их поругали за выборы такого секретаря.

Я занималась на вечерних подготовительных курсах политехнического института и самостоятельно решала много задач по математике. Здесь началось мое сближение с одноклассницей Галей Степновой. Она провалилась на вступительных экзаменах в медицинский институт. Работала на детской молочной кухне, мыла там бутылочки и также, как и я, готовилась к новому поступлению.

О мальчиках я старалась не думать, почти никуда не ходила, забросила даже каток. Но именно в этот год началась у меня дружба с Толей Журовым, тем самым, который когда-то меня впервые поцеловал.

Он пришел после Новогоднего праздника. Слава гулял где-то с друзьями, у родителей были гости, я сидела в своей маленькой комнате, читала книгу. Эта комната так только называлась, скорее это был просто закуток, отделенный от двух других комнатушек только занавеской. Шум компании мешал мне, я не могла сосредоточиться на книге, ждала, когда же они, наконец, разойдутся. Толя попросил родителей позвать меня. Я вышла очень удивленная. Он предложил погулять. Пошли по направлению к площади. Новый год в этот раз пришел на редкость теплый, по улицам текли ручьи, сугробы размокали и оседали.

Толя стал рассказывать как в Саратове, где он учился в художественном училище, к нему вдруг приехал один их друзей Славы, стал говорить о любви ко мне. Толя предложил ему поединок, они дрались, победил в этой битве Толя и тем самым получил право ухаживать за мной.

Иду, молча, слушаю все это, интересно и странно: «Так вот как, значит, у них такие вопросы решаются. Мое согласие уже не требуется». Смотрю, он пошатывается.

– Да ты пьян!

– Нет, я немного.

А что там немного, повело его куда-то в сторону.

– Никуда я больше с тобой не пойду1

Развернулась и пошла домой, оставив его посередине улицы. Прошла несколько кварталов, слышу топот за спиной. Он бежал, не разбирая дороги. Ветка хлестнула его по лицу, оцарапала щеку.

– Галя, подожди!

Я остановилась.

– Я люблю тебя!

– Ты оцарапался, кровь…

Он стремительно бросился в обратную сторону. Я постояла немного, зашагала дальше, домой.

Вскоре в дверь постучали. Он стоял на пороге.

– Чай у тебя есть хотя бы?

– Садись, напою.

С той поры Толя стал приходить ко мне, мы разговаривали, иногда гуляли. О любви он больше не говорил, регулярных встреч не было. Толя рассказывал о себе, о своем увлечении живописью, я внимательно слушала. Он приоткрывал новый, почти неизвестный мне мир, и это было интересно. Я увлекалась стихами, переписывала в тетради те, которые хотелось запомнить. Иногда мне нравилась в стихотворении всего одна или несколько строк, но и это было находкой. Этими находками я делилась с Толей, в свою очередь, приоткрывая ему другой удивительный мир.

Способности к живописи у него действительно были. На его рисунках покачивались на волнах лодки у волжских берегов, отсвечивал солнечными бликами в промытых окнах дом на пригорке напротив дома Толи, кружились легкие снежинки в синеватых вечерних сумерках. В фигуре, выражении лица на портрете его матери было заметно, что ей нездоровится. Толя хорошо играл на гитаре и аккордеоне, научился сам, подбирая мелодии по слуху, без всяких нот. Он был младшим ребенком в большой семье. Все его братья и сестры были много старше его, давно обзавелись своими семьями. Отец у него умер, это было самоубийство, но о причине Толя никогда не говорил, я не расспрашивала. Он жил с матерью, тихой, незаметной женщиной, говорил, что в семье его считают гадким утенком, слабым и безвольным. Художественное училище он так и не окончил. Несколько раз начинал учиться, бросал, возвращался. Его принимали, но он снова бросал учебу.

Мы встречались с ним на Волге, за Волгой, бродили по улицам, он приходил ко мне домой. Один раз сидели всю ночь за Волгой у костра, разговаривали, но он ни разу не делал попытки обнять, поцеловать меня. Говорили о книгах, кинофильмах, художниках.

В это время у нас уже была большая деревянная лодка с кабиной. В нее умещалась вся большая компания отца, выходные летом они часто проводили за Волгой. Иногда лодку брал Слава, выезжал со своей компанией. Я присоединялась и к тем, и к другим. Вдвоем с отцом мы продолжали ездить на мотоцикле и на лодке. В кабине лодки можно было ночевать втроем и даже вчетвером, дополнительно брали с собой палатку. Некоторые из друзей отца подолгу жили летом с семьями в лагерях на Иргизе и на Волге, рыбачили, собирали грибы и ягоды, купались, загорали. Отец такую жизнь долго не выдерживал, в палатке не очень удобно, донимают комары. Но по два – три дня в лагерях друзей мы оставались.