Ольга Климова - Северный ветер. Роман

– Ля-ля-ля, – пела она непонятный мотивчик на детский манер, немного картавя. Ей нравилось так петь.

Примеряла другую, на это раз рыжую шапку, похожую на дохлую лису. Вытягивала перед зеркалом верхнюю губу. Та, что пряталась в глубине зеркала замирала.

– Ла-ла-ла, не пойдёт. Где-то чёрная у меня была.

– Мадам, уходим, – потянул за рукав муж.

Мороз сковал север. Люди шли вопреки условиям природы.

– Жена, а что, зелёное к красному подходит? Ну ты нарядилась, как светофор. Красная шапочка. – Дмитрий говорил, выпуская белый пар. – Да и холодно в вязаной шапке. Чем ты думала?

Обходя урну, набитую окурками, плюнул в выпирающие помои.

Елена приняла плевок на свой счёт.

– Другую шапку купи, умный такой. Она манерно обижалась, говорила негромко, огорчаясь позору при свидетеле.

– Ленка, он купит, он не жадный. Заработает на туризме и купит. Всё у вас будет.

– У нас и так всё есть. Я на ремонте зарабатываю неплохо, а с тобой пока так, балуюсь.

Возражать вслух не стал, вот они какие, у них всё есть.

«А со мной балуется! Да это самое главное для людей: дружить, общаться, встречаться лицом к лицу, чтобы увидеть, как волнуется человек или радуется, да просто ржёт как дурак. Как объяснить им это, как достучатся? Я им жизни нормальной хочу, они не хотят. Называется друг. Друг! Хоть бы просто поддержал. Кто им сказал, что надо жить и лучшего не знать. Примёрзли тут в своих конурах. Не понимают! Хорошо, Кристина у меня другая, я с ней так не мучаюсь.»

Возникшие красоты севера пресекли поток взбудораженных мыслей. «Вот это красота!»

– Останови. Тут, тут, стой, – махал он и кричал.

Машина остановилась.

Гарин побежал, вверх и в стороны раскинул руки, кружится, как снежинка. Взгляд поспешил на холмы, перескочил на снежные заносы, барханы белого-белого.

Вернулся к друзьям. Одной рукой схватил Елену, другой Дмитрия, пытался их кружить.

– У-у-у-у! О-о-о! Хорошо – о! В лесу места отменные. Надо сюда людей водить. Вечером расскажете мне про местные традиции и кухню, Лена, будь готова.

– Какую кухню, Жора, успокойся, – с видом старшего уравновешенного отвечал друг.

Дальше к холмам деревья росли лысоватые и низкие, как мутанты. Снежные холмы слепили белым, изгибы увлекали вдаль.

Вынув из кармана диктофон, Гарин записывал неторопливую жизнь севера.

Он записал молчание тишины, секунд несколько, не выключая, продолжал запись голосом:

«Снег и сугробы. Кругом снега. Видели ли вы такую тишину? Слышали когда-то шаги севера. Тихо. Я слышу, – он значительно понизил голос, потоптался на месте, создавая колкий морозный хруст, набрал в крупную ладонь комок снега, сжимал и хрустел им. Звучал хруст, подвывал ветер, в ладони таяли снежные кристаллы.

На приличном расстоянии от Гарина топтались супруги Крапивины, их силуэты, частично провалившиеся в снег, ругались, издали напоминая гавкающих собачек.

Дмитрий махнул, мол, подожди, бегу к тебе. Косолапо побежал. Георгий разглядывал далёкие холмы, пытаясь угадать, что там, за ними кроется.

Но вместо холмов перед глазами засияло, запрыгали зелёные вспышки света. Северное сияние! Как неожиданно. Такая же природа, но что-то изменилось и всё сияет. К разочарованию, Георгий обнаружил, что не владеет своим телом, тело лежит и не хочет шевелиться, сопротивляется приказам мозга.

«Встать, – говорил себе, – вставай, замёрзнешь, развалился, дурень! Всё интересное пропущу, проваляюсь тут».

Так, новость: говорить может, и всё видит. «Бывает, люди сознание теряют, когда северное сияние видят» – так рассуждал старый журналист. Похожее состояние, подняться на ноги не получалось. Ещё усилие. Никак.

Старый журналист возник над ним.

– Вы кто?

– Я Пифагор, – уверенно сказал старик, и поднёс к лицу Гарина ладонь, на которой подпрыгивала, пружиня половинная нота, нарисованная зелёным светом. Коротенький хвостик ноты весело подвиливал.

– Математики теперь нотами заведуют. Меняется жизнь на свете.

– Математики силами звёздными заведуют, – отвечал Пифагор, не рас-крывая рта, – цифра, буква, звезда – символ. Нота – образец, – говоря ту фразу, Пифагор распевал гласные, – раз, два, три, четыре, считал, гипнотизируя сияющую ноту.

Из ноты дымком полетела музыка, изворачиваясь от дуновения ветра. Теперь Гарин не только видел, но и слышал музыку: мелкой дрожью прокатилась по рукам необъятная радость, наступая ей на шлейф, поплыла по лицу грусть, – Гарин закрыл глаза, мотал в такт головой, гитарным звоном зазвенело любопытство, дёргая и щекоча внутри, под рёбрами, используя ребра вместо струн.

Звук перерос в непрерывную нежность, стремглав полетел вверх, также кружась струйкой зеленоватого цвета. Звуки нежности разрывали пространство, обгоняли время, открывали дорогу в космос. Космос томно манил, затягивал в необъятное пространство звуки и смыслы.

«Мне образцы нужно собрать. Образцы, ноты». Зелёное свечение прекратилось, его будто отключили.

Супруги Крапивины стояли шагах в двух-трёх. Елена преградила дорогу мужу, схватила его за грудки, сама заглядывала на распластанного на снегу Георгия: открывает ли глаза, дышит ли. Через сжатую гортань ругалась:

– Гад такой. Со всей дури кулаком. Ты разберись сначала. Ты куда ударил? Кулаком в голову. Так убить можно.

– Не убил бы. Он в шапке. Это ты виновата, ты меня накрутила. Я тя спрашивал, не врёшь?

– Не вру, не вру, это правда, – передразнивал Дмитрий, изображая писклявый женский голос.

– Не ври, я не так разговариваю. Я тебе уродка писклявая?

– Что это было? Северное сияние? – прервал супругов Георгий нехарактерно для него больным ослабленным голосом.

Он уже сидел на снегу, придерживая себя за колени.

– Тебя друг твой звезданул, – зло ответила Елена, отгораживая от него Дмитрия маленьким телом.

– Смешно, если бы не так больно, – обеими ладонями взялся за голову, растопырил пальцы, – башка болит, – народ, что с вами.

Молчал друг. Он стеснялся, жалел большого, сидящего на снегу, сильного, ужасно уязвимого в своей больной слабости.

– Я ему сказала, что люблю тебя и мы любовники, – растягивая слоги и гнусавя проговорила женщина странную фразу.

– Ты дура, ты что говоришь, это друг мой, – я, говорит, пошутила, – тонким голосом изобразил голос жены.

– Что-что?

Ещё не забыт Пифагор, его ноты, образцы, а тут надо понимать семейный скандал.

– А я при чём? – спрашивал он, обращаясь к деревьям, делая лицо рассеянного интеллигента.

«Чем старше становишься – тем меньше друзей. Такова жизнь».

Ему хотелось подальше отсюда, от ссор и глупостей. В нормальной тёплой обстановке обмозговать всё, что случилось. И главное, чтобы голова так сильно не болела. Ни разу в жизни так не болела голова. Умереть можно от такой боли.