Дмитрий Тартаковский - Улица Освободителей. Жизнь начинающего писателя

Литературные опыты – это единственное, что получилось у меня хорошо и сразу. Первые награды, головокружение от успехов, и осознание того, что я не единственный в своём роде. Наша область и так была богата литературными талантами, но первое место… это было что-то потрясающее. Трудно описать всю бурю эмоций, которую я ощущал в тот момент – и все последующие разочарования долго описывать.

И вот, очередная пьеса, но серьезный бонус: её могут поставить на сцене. Нашего драматического театра. Какими бы скромными не были возможности области, но пьесу увидят сотни (а может быть, и тысячи) зрителей. Стоит постараться.

«Писателя делают тиражи!» – когда-то сказал папа. И это было правдой, но лишь отчасти. Писателя делает не только тираж, но и его настроение, его путь. Ремарк никогда бы не был Ремарком, если бы гнался за чистым тиражом – он бы голосом своего поколения, фронтовиков, которые не нашли себя в мирной жизни. Буковские не стал бы Буковским, если бы не его жизнь, переломанная во многих местах и описанная в правдивых книгах.

Здесь же, в своих рассказах и пьесах, я пошёл по самому легкому пути, типичному для молодых. Фантастика, фэнтези, и вот, наконец-то переключился на драматургию – что оказалось в разы труднее, чем писать очередное «смешное» чтиво. Да, это труд, тяжелый труд, с выписыванием характеров и диалогов, с правилами драматургии, с подробным описанием обстановки на сцене. Но зато этот труд – воистину проклятый – и принес мне в разы больше, чем до этого. И, внезапно, деньги.

Просидев еще час за ноутом, я отчаянно плюнул и снёс начало пьесы. Открыв новый документ, напечатал заглавным шрифтом: «Тени на стенах».

– Идешь по стопам отца? – спросила вошедшая в комнату мама.

– А?

– Ты вчера каким домой пришел? – продолжила мама – Еле на ногах стоял.

– Да, немного перебрал.

– В какой раз?

– Ну…

– Мало мне одного алкоголика, еще и второй подрастает, – вздохнула мать – И что мне на старости лет делать?

– Перечитать Ницше.

– Ты еще хамить будешь?! – взвилась мать – Сходил бы в магазин!

– За пивом?

– Я тебе дам пиво! – мать замахнулась тряпкой, но я успел увернуться – Деньги на столе, надо купить хлеба и ветчины.

Делать нечего. Я сохранил пьесу, выключил ноут и отправился в магазин.

Однако, спокойных покупки не получилось. В дверях магазина я столкнулся с Семенистым, который нес две бутылки пива.

– И где ты взялся на мою больную голову… – вместо приветствия сказал я – Только не говори, что кто-то не пришел, и одна бутылка лишняя.

Серый только улыбнулся. В этой улыбке, детской и наивной, крылась бездна коварства. Да и пиво в руках было «Жигулевское» – не чета обычной наше бормотухе. Да и слаба похмельная душа, ох и слаба…

– Пошли, – мы свернули в ближайший двор, где устроились на ближайшей лавочке.

После первых глотков пенного ко мне вернулась логика и легкие крылышки вдохновения нежным дуновением прогнали серые мысли. Серый внимательно наблюдал за моими действиями.

– Как же хорошо жить, – выдохнул я – Просто чудесно.

– Согласен.

– Так куда ты брел?

– По делам ходил.

– В моём квартале?

– Конечно.

– Ой, врешь, Серёжа.

Улыбка Будды была мне ответом. Я допивал «Балтику», а Серый только начал. Было тихо, природа и город в сером покое. На крылечке подъезда, в лучах осеннего солнышка, спал рыжий кот.

В этом дворе – а когда-то он был для меня родным – всё осталось по-прежнему. И тополя, сбрасывающие листья, а за ними разломанная детская площадка с большой песочницей, и те же евроокна, одинаково-убогие в своем белом цвету.

Давным-давно, когда деревья были большими, в этом дворе жила дружная компания. Весёлые девченки и классные мальчишки, множество игр, ссоры, драки, примирения, – всё как у всех в те времена. Но время безжалостная стихия, и разметала дружный коллектив по миру.

Детство – глупая эпоха; время тех, кто в стороне. Но детства в жизни мало, и никто не может его задержать. Как слетает с осенью листья с деревьев, так и старые мечты улетают с холодным ветром, и нет смысла их ловить…

– Я вчера перебрал, – впервые за долгое время заговорил Серый – Надо завязывать.

– Зелёного змия в узел?

– Наверное. Мать дома ругала. Сильно.

– Бывает.

– Пришлось успокаивать нервы.

– И очень недурно получилось, да? – я выбросил пустую бутылку в мусорный бак.

– Ага.

И снова тишина. Приятная, ненавязчивая тишина. В такие моменты приятно размышлять о вечном, обращаясь в немой молитве к высшим силам. Мы все, грешные и обреченные своим трудом искать хлеб насущный, теперь тратим свои силы на то, чтобы выживать. Перед нами не стоят великие амбиции, великие идеи и достижения – прожить бы спокойно и тихо.

Детские мечты остаются здесь, в этих дворах. Не будет ни звездных врат, ни космических кораблей, ничего – только эти серые хрущевки, серые дворы, серая жизнь. Нам ни дали, ни дали взять никакой позитивной базы для созидания, и осталась лишь пустота, убогая, вечная, заливаемая дешевым алкоголем, спутником нашей юности

– Пора домой, – заметил Серый – Иначе будет беда.

– Согласен. Но беда всё равно случиться.

Так и вышло. Не успел я переступить через порог, как мама завела старую песню:

– Опять набрался?

– Я не набрался, я слегка выпил. Благородно и в комании с другом.

– Нет, набрался. Именно набрался, напился, как последняя свинья!

Из спальни выглянул отец – в своей старой тельняшке, с очками на носу – и снова спрятался. У нас пошло именно так: я отдуваюсь, папа отдыхает. Раньше было с точностью наоборот – папа отдувался, я отдыхал. Времена меняются, эстафета передается от отца к сыну, и я, не тратя времени на споры, скрылся в своей комнате.

Однако, там меня ждал новый удар. ВКонтакте писала Настя, писала много, и в своей обычной истеричной манере. Причина одна, вечная: ссора с родителями. Снова. В очередной раз. И теперь от меня требовали утешения – такого, которого я не мог дать. Не мог и даже не собирался.

Дав стандартный ответ «Всё будет хорошо, солнышко», я вернулся к своим делам. Но работа над пьесой не ладилась, в голову лезли сплошные глупости. Диалоги, выводимые с таким трудом, рушились, повороты сюжета выводили в шизофренические сплетения, а главная идея потерялась в потоке грязи второстепенных моралей.

Промучавшись пару часиков, я получил сообщение от Насти:

«Тебе плевать.»

Я прочитал. Ответить было нечего, да и не зачем. Плевать мне было не только на её проблемы – свои точно так же забросил. Стипендия была в кармане, хвосты обрезаны, не хотелось совершать лишних телодвижений.

Эта апатия, серость, проникающая в душу, вызывала лишь отвращение. Но победить её, пережечь, передавить было выше моих сил, выше понимания, выше всего. Серость вливалась в душу, давила, текла по венам вместе с кровью, подавляя любую жажду жизни и борьбы. Серость выжигала всё, включая любовь к Насте, оставляя место только для самой дешёвой и низменной похоти и мрачных скандалов.