Юрий Теплов - Смута

Президент встал с кресла, по давней привычке похлопал себя по карманам в поисках курева. Вспомнил, что два года уже как бросил смолить. Сплюнул в сердцах на ковер. Подошел к зеркалу. На него глянул дед с кровяными прожилками на лице. Разве будешь на людях бодрым, как требует Томка! Да еще и властным. Над кем властным, ежели никто не слушается? Все только советуют, советуют… Вот и Березович – ни дна ему, ни покрышки! – насоветовал взять дочь в администрацию. Теперь и это лыко в строку суют. Ведь говорил ей, не лезь в политику! Все равно влезла. И засветилась. Виллу не спрячешь в карман. Все Березович: «На подставное лицо. На надежного человека!» Это Столбович-то надежный? Ходит, трясет толстым задом, а глаза – как у козла в чужом огороде…

И заныло, затикало внутри. Были они, были, когда начинал. Крестоносец находился рядом в самые тяжелые дни. Все знал и слышал, всех в узде держал. И обо всем докладывал. Хороший цепной пес, ну и гавкал бы, цапал бы кого положено! Так нет, полез в чужую конуру и нарвался. Пришлось убрать. А может, зря убрал?.. Ох, зря.… В любой момент чеку из гранаты выдернет. Писателем, говнюк, заделался. Обгадил в своей книжонке, а ведь всем обязан ему, Президенту. Хорошо хоть не вывалил все, что знает. Тогда бы ни в жизнь не отмыться перед историей…

Еще один был, все «маршала» выпрашивал. Полководец, хрен ему в уши! Банщик он, а не полководец, прокакал войнушку! Да и заворовался без меры. Тоже пришлось выдергивать из патронташа, как испорченную гильзу. Жалко, а оставить нельзя: тогда рядом был этот, как его, с птичьей фамилией и бульдожьей хваткой? – пристал, словно бандит с ножом: уволить!.. Старею, вот и фамилии вылетают из головы; лицо – как в зеркале, а фамилия испарилась. Хорошо, что вовремя избавились от его клыков, отправили в Сибирь губернатором.

А как от жулья избавиться? Наговорят десять верст до небес, вроде как все по делу. А стоит подписать бумагу, как бюджет в черную дыру проваливается. Все нашептывают, чего-то выпрашивают. Даже этот розовый комсомолец. Приблизил его, а он, видишь ли, шашни с «Мальвиной» развел. Дня не проходит, чтобы его мордой об стол не возили.

Разогнать бы всех к едрене фене, поотбирать бы все нахапанное. Чтобы из-за кордона тоже назад приволокли. Нашли же способ при усатом грузине. В подвал – и на дыбу: вернешь капиталы – отпустим на все четыре стороны. Как миленькие вертали – свобода дороже, хоть и с голой жопой по Европам…

Нельзя ноне в подвал – демократия! Да и с кем тогда останешься? На кого обопрешься? Тот же Коммунист, любимец стариков и старушек. С ним можно договориться, случалось пару раз. Но Томка слышать о нем не желает. Говорит, залезет на самый верх – и пойдут разборки: «Это – не твое, и это мое». Может, и права дочь, нос у нее – что твой радар.

От долгого сидения у Президента занемели икры ног. Он опять встал. Заходил от кресла к дверям и обратно. Скоро должна появиться врачиха. Вспомнил ее, и боль малость отошла. Приятная бабенка. Русокосая, пухлявенькая, курносенькая, с ласковыми руками. Скинуть бы четверть века, а еще лучше вернуться в комсомольскую малину… Но не дадено никому возвращаться, любой скакун становится с годами савраской…

Пропел дверной звонок. Видно, пришла пухлявенькая. Сейчас денщик заведет ее. На старости заимел вот денщика в звании генерала.

Но вместо врачихи в дверь бесшумно впорхнула дочь.

– Как ты, па? – спросила.

Перед ней Президент всегда пыжился казаться сильным. Проговорил бодро:

– Как молодой.

– Там Фадей горит желаньем предстать пред твои светлые очи.

– Гони его в шею, Тома! Весь, понимаешь, в дерьме, а туда же!

– А может, примешь? Хоть он и Ненашин, а наш, твой. Да и не нашла ничего прокуратура.

– Нашла. Только у них там извилин не хватает. Какой-то адвокатишка всех на уши поставил.

– Не скажи, па. Тот адвокатишка покруче Перри Мейсона будет.

– Это еще кто такой?

– Герой сериала.

– Киношники все врут.

– Да не киношники, па. Он из книжной серии.

– Вот и передай Фадею. Пока этот – как его? – Перри не отмоет добела – видеть не желаю. А не отмоет – «по собственному…», а то и похуже.

– Па, еще Березович названивает третьи сутки. Идея у него.

– Мне его идеи – во! – Президент провел ребром ладони по горлу. – Жулик он, Тома. Да еще и проститутка. Продаст, и глазом не моргнет.

– Зато умный, па.

– Я вот думаю, Том, почему евреи такие умные? Любой шахматный чемпион – обязательно еврей. Извилин, что ли, больше у них в головах?.. Ведь у Березовича ничего, понимаешь, не было. Так, затрапезный бухгалтеришка. А смотри, как разбогател! Нефть захапал, даже до телевидения добрался, главный канал захватил.

– И восемь газет, – подсказала дочь.

– Олигарх, кирпич ему на плешину! Фээсбэшников прикормил, милицию на корню скупил, один Малюта-прокурор еще хорохорится.

– Не станет больше хорохориться.

– Чего вдруг?

– Подловили его на женщинах.

– Ну, это фигня, Тома.

– Нет, па. Березович сказал, там нюансы. И фотографии.

– Чего ж в эфир не пустил?

– Пока выжидает. Так что с ним? Примешь его?

Ответить он не успел. Помешал дверной звонок. Денщик генерал впустил пухлявенькую врачиху.

Она вошла, как обычно, с аппаратом для электрокардиограммы. Дочь отошла к окну.

– Добрый день! – поприветствовала Президента пухлявенькая.

– Ты, Оленька, как всегда, выглядишь на все сто.

– Любите вы расточать комплименты.

– Только тебе, Оленька.

– Как ваше самочувствие?

– Лучше всех.

– Сейчас посмотрим.

Не слушая возражений, она уложила его в постель. Налепила присосок, опутала проводочками. Он привычно терпел, знал, что процедура будет недолгой. Наконец из аппарата полезла лента с кардиограммой.

– Ну, и как? – спросил он.

– Слабые сбои есть. Рекомендую вам лечь на недельку в больницу на обследование.

– Не надо, Оленька. Я еще о-го-го!

– Трудный вы пациент.

– Надеюсь, что ты не станешь жаловаться на меня своему министру?

– Не стану…

После ее ухода Президент облачился в халат, сел в кресло.

– Может, тебе все-таки лечь на обследование? – спросила дочь.

– Подумаешь, слабые сбои! Я чувствую себя здоровым.

– Бодришься?

– Без этого быстрее загнешься.

– Отчасти ты прав.

– Я всегда, доча, прав.

– Что ты решил, примешь Березовича?

– Видеть не желаю этого пархатого.

– Но я ему должна двести штук.

– В зеленых, что ли?

– Не в деревянных же. Это еще до твоих выборов было. Они же, Березович с Рыжим, все сделали, чтобы тебя избрали.

– Ты, Тома, того… Не греши на электорат. Народ захотел – и избрал.

Дочь вдруг посерьезнела, ласковый бесенок исчез из ее глаз.

– Отец, неужели ты веришь, что тебя избрал народ?