Павел Чупров - Первый в раю

Людмила и Сергей дурачились в медпункте. Они уже не спали, их разбудил выстрел, но они оба не поняли, что это был за звук. Они приближались, играя, к самому интересному, когда услышали сирену. Сергей не обратил на нее внимания, он рисовал символ бесконечности на груди Людмилы. Получалось хорошо. А она вскочила, как ужаленная.

– Сереженька, надо бежать.

– Несколько минут ничего не решат…

– Надо бежать скорее, – она в прямом смысле стала выталкивать его на крыльцо, он едва успел собрать разбросанную форму. Он одевался на улице, а она заперла медпункт и в платье на голом теле, с бельем в руках, убежала в сторону своего жилища.

Сергей со стороны казармы услышал шарканье многих сотен сапог, потом разглядел знакомые лица и влился в бегущую толпу. В летнем клубе несколько раз провели перекличку и услышали еще один выстрел. Строжайше велели не покидать летний клуб, командиры рот были настороже. Впрочем, без утреннего туалета это было невозможно – не покидать. Те, кто покидал, из кустов приносили свежую информацию. Говорили:

– Один наповал.

– Нет, два наповал: срочника и офицера.

– Какой еще повал? Оба шевелятся.

– Что будет со штангистом?

– Каюк ему будет.

– Так вроде бы все живы.

– Пока. Пока еще живы.

– Так перестройка сейчас. Помилуют.

– По армейским преступлениям такого рода не милуют. Знаю достоверно.

У штакетника, которым был огражден летний клуб, появился шофер, когда-то привозивший генерала с красными лампасами. Шофер курил, опершись на штакетник. Галдеж прекратился, когда послышался непривычный звук моторов бронетранспортеров. Две машины проехали в сторону складов.

– Ого! А почему не танки?

– Броневичком загородят раненых от штангиста и увезут.

– У него карабин?

– Не только. Еще и пистолет.

– Откуда у часового пистолет?

– Ему майор бросил.

Из отдельных реплик складывалась такая картина: майор хотел унести раненого солдата от ворот склада с целью оказания медпомощи. Штангист не подпускал. Майор подошел к воротам с поднятыми руками, держа пистолет за ствол. Потом бросил пистолет в сторону штангиста, а тот в это время выстрелил.

– Дурак этот майор.

– Хм…

– Не мог бронетехники дождаться.

– А что за майор?

– Пестов.

Ждать было тягостно. Хоть никого никуда не отпускали, но новые подробности неожиданным образом появлялись. Вокруг говоривших образовывались плотные людские кучки. Плотность кучек менялась в зависимости от характера распространяемой в них информации. Опять появились бронестранспортеры, они направлялись в сторону КПП.

– Все, – сказал Бурмистров. – Скоро завтракать поведут.

Заболоцкий задумчиво погладил живот:

– Может, с обедом совместят?

Варин спросил:

– А где штангист?

– Хотел застрелиться из майорского пистолета. Приложил дуло к виску и промазал.

– Как так?

– Да в собственную голову разве попадешь?

– Замнут, как вы думаете?

– Не-а. Тут генерал-майор давно. Одних машин скорой помощи не счесть. А кэгэбэшников больше, чем нас всех вместе взятых.

Сергей под предлогом посещения кустов перемахнул через штакетник. Он вышел на асфальтированную дорожку и направился в сторону офицерского жилища. Совершенно непонятным образом перед ним очутился капитан, которого Сергей видел на КПП. Он спросил:

– Вы, собственно, куда?

– Я?

Капитан по-клоунски заглянул за плечо Сергея.

– Вы. Тут больше нет никого. Я проверил.

– Э-э-э…

– Кругом марш.

– Е-е-е…

Оказалось, что по территории части снуют группы незнакомых военных. Общение с ними не предполагало ничего хорошего. Сергей вернулся в летний клуб. Клуб неожиданно оказался пустым. Только с десяток фигур маячило в разных углах.

Кучерявый еврей, когда-то спрашивавший у генерала про комбижир, обрадовался Сергею:

– Ну вот! Хоть один из командного состава!

– Кто? Я?

Люди стали подходить к ним.

– Ты! Нам, отставшим, в столовку лучше идти строем. По одному переловят и вопросами замучают. Давай, строй народ.

– Да какой из меня командир, господа?

– Какой-никакой, а командир отделения. По должности здесь нет никого выше тебя.

– Право же… Ну, стройтесь. Прошу вас, в шеренгу по одному.

Еврей продублировал команду:

– Стройсь в шеренгу по одному! – увидев отлынивающего от построения Заболоцкого, он громко крикнул, подражая Бурмистрову: – Эй, фиг мамин, давай сюда!

– Я с вами не хочу, – ответил Заболоцкий. – Особенно…

– А ну, кобыла жеребая, в строй!

Заболоцкий встал. Еврей вдруг засомневался:

– До сих пор без ремня… Из-за тебя и нас тормознут. Ты был прав: иди один.

– А теперь не уйду.

До столовой дошли без происшествий.

Бурмистров после обеда раскололся. Он рассказал Сергею, откуда у него шрамы на ягодицах:

– Я этого штангиста понимаю. Даже не важна конкретная причина, почему он сегодня стрелял. Довели. При такой силище, какую он накачал, подчиняться хлюпикам – себя не уважать. Вот он в одиночестве на часах накрутил себя и стрельнул в первого попавшегося «деда». Меня забрили как раз в хрущевскую реформу. «Деды» бесились. Я у них был старшим по выключателю, день и ночь стоял возле него на карауле. Обращаться с ним нужно было по полной форме: «Товарищ выключатель, разрешите вас выключить! Товарищ выключатель, разрешите вас включить!» Однажды взбрыкнул. Ну, и сказали мне: «Не хочешь стоять, будешь караулить сидя». Вот и сидел полгода на битых бутылках голым задом.

Он курил «Приму» и сплевывал крошки табака себе под ноги.

– Библиотекарша, к которой ты бегал, жена этого Пестова? Я сам бегал за любой, кто даст. Но из-за меня никто под пули не лез. Ты видишь разницу? Со мной только перепихнуться. А с тобой как бы надежда. Есть ли что в тебе, нет ли – другой вопрос. Но ты надеждой манишь. Ладно, я пошел в сортир, пока тебя там нет.

Бурмистров направился к туалету. Варин шел туда же. Увидев Бурмистрова, он остановился, в задумчивости постоял посреди дорожки, достал из кармана кителя аккуратно сложенную газету, переложил ее в другой карман и подошел к Сергею. Он стал говорить о том, о чем он только что думал. Будто просто включил громкую связь:

– Только любовь связывает, а не прессует…

– Простите, я не хотел бы…

– Ох, простите!

– Да ладно. Думал, что никто… А оказалось, что все обо всем… Да ладно! – Сергею стало казаться, что все думают только о нем.

– Любовь связывает, представляете? Будто у двух клеточек исчезают соприкасающиеся стеночки мембраны. Это чудо. Как ни странно, любовь позволяет остаться неспрессованным в любой ситуации, даже в нашей. Вы гениально сопротивлялись. Вы сказали: «Да ладно»? Тогда позволю себе чуть-чуть… Я так завидовал вам, когда вы спрыгивали по ночам с койки и уходили из казармы. Представляете? Я, примерный семьянин, которому действительно не интересны другие женщины, кроме жены, который в душе осуждает всех жуиров и донжуанов – вам завидовал. Это романтично. Так сперва я думал. В вашем случае не было похабства. Мне ситуация напоминала песню Высоцкого о двух автомобилях, помните? – Он сделал попытку пропеть и осуществил ее с большой фальшью: – «Будто знают: игра стоит свеч…» – Варин мог бы просто продекламировать. Конечно, петь – удовольствие, но заставлять слушать – уже садизм. Варин продолжал: – Вы были на сцене, а казарма партером. На вас был ореол геройства. Происходящее мне казалось романтичным. Потом я стал анализировать и пришел к выводу, что это было социальным протестом.