Павел Чупров - Первый в раю

Это было только вчера. Наверное, сегодня их слова полностью еще не растворились в мире. Наверное, они еще носятся где-то между землей и небесами.

– «Когда мы, коммунисты, боролись с религией, то не понимали простой вещи – человек приходит в храм не к священнику, а к Богу. А мы думали, что достаточно протащить в церковь пьяницу, педераста, развратника или вора, и люди потеряют веру».

Александр Олегович Бак, руководитель кафедры фотожурналистики, вел семинар. В левой руке, привыкшей к приятной тяжести дорогостоящей фотоаппаратуры, он держал пожелтевшую перестроечную газетку. Указательным же пальцем правой руки водил по тексту и зачитывал:

– «А сегодня, когда рухнула коммунистическая идеология, мы пытаемся опереться на церковь. Неожиданно мы обнаружили, что наши креатуры – стукачи, пьяницы и педерасты – за эти годы достигли самых высоких постов, и нам не на кого опереться!»

За глаза его звали Папа-папарацци. Он оглядел студентов:

– Это выдержки из статьи бывшего главы комитета по делам вероисповеданий в СССР. Что скажете?

Какое-то время в аудитории было тихо.

– В таких вопросах опираться можно разве что на Бога, – со вздохом сказал лохматый Ваня Фомин. – Но это коммунистам не положено по штатному расписанию.

– Поясни, пожалуйста.

Сформулировать подоплеку шутки Ване было труднее, чем схохмить. Но он попытался:

– Мне кажется, во втором абзаце чувствуется обманутое ожидание чуда.

Папа-папарацци погладил седую аккуратную бородку, потом потрогал нос, будто б выправляя его немного вправо.

– Другие мнения есть? Мне известна еще одна точка зрения: «Церковь живет и хранит правду даже в те периоды истории, когда в ней нет ни одного истинно верующего». Не предлагаю вам дать оценку этому положению. В нем много всего. Но любую задачу…

– Оценку можно дать прямо сейчас, – перебил Ваня преподавателя. – Это ведь беззастенчивый карт-бланш на любые мировоззренческие кульбиты.

Папа-папарацци досадливо поморщился.

– Дай договорить, – он немного помолчал, вспоминая прерванную фразу. – Но любую задачу, даже на первый взгляд неподъемную, можно решить, если разбить ее на этапы. Давайте попробуем. Я был немного знаком с отцом Кириллом. Среди церковных иерархов в девяностые годы он был очень заметен. Совместная работа с утвержденным в КГБ клиром, наверное, не могла не заразить отца Кирилла цинизмом. Но циник не то же самое, что безбожник. Насколько знаю и помню, его мать была глубоко верующей. Он не мог не унаследовать от нее если не веру, то потребность в вере. А это уже много. Некоторые восторженные поклонники даже пророчили ему в недалеком будущем самый высший пост…

– Неужели патриарха? – не вытерпел Ваня.

Папа-папарации не обратил внимания на него и продолжил:

– Однако он нежданно-негаданно пропал. Во всяком случае, после девяносто восьмого о нем ни слуху, ни духу. В Патриархии никаких сведений не дали по непонятным причинам. Я нашел только это… – он взял со стола несколько листочков бумаги и развернул их веером. – Данный очерк о Филях найден мной в интернете. В нем упомянут некто Брякин. Брякин – мирская фамилия отца Кирилла. Итак: кто готов принести мне фотографию Кирилла Брякина? Живого или… Нет, все-таки живого. Правда, и времени прошло прилично, и наши девяностые были беспокойными, так что…

В аудитории опять стало тихо. Только похрустывали шейные позвонки – крепкие юношеские и нежные девичьи – студенты поглядывали друг на друга недоуменно.

– Почему именно Брякин? – спросила Регина Осадчая. Она сегодня была за дальним столом. Ване приходилось часто оборачиваться.

Папа-папарацци был удивлен. Не по-настоящему удивлен, а «педагогически».

– Все очень просто. Мне, преподавателю, нужно подыскивать вам творческие задания. Не могу же я просить вас сфотографировать Президента на рыбалке или в бане, – студенты дружно похихикали. – Наверное, вам хочется знать, есть ли у меня личный интерес к фигуре Брякина. Никакого. Разве что вы раскопаете что-то сенсационное. Тогда – да, о нем в свое время много говорили, я тоже. Сенсация маловероятна, давно бы просочилась. Но ведь как заманчиво – коротким репортажем, а то даже одной фоткой подтвердить или опровергнуть слова бывшего главы бывшего комитета бывшего СССР. Мы сейчас говорим не об экологии дачного прудика, а о церкви – институте с многовековой историей. В кои-то веки я предложил вам серьезное задание.

Он встал, прошелся по аудитории и положил листочки перед Ваней:

– Тогда ты, Фомин. Потому что первым захихикал, – он улыбнулся и ткнул пальцем в противоположный угол аудитории. – Вместе с Региной. Это зачетная работа.

После занятий Ваня переговорил с Региной. Оказалось, что сегодня она занята. Ваня поехал в Фили на рекогносцировку. В метро он прочитал очерк, автором которого был некто Сергей Шевцов. Название настораживало некоторой изощренностью – начиналось с многоточий и с маленькой буквы:

«… вот они – Фили

1998

Фили – это не район Москвы. Это – воплощенная в реальность смычка между городом и деревней.

Здесь по ночам громко лают и воют собаки, и заблудшая легковушка испуганно торопится проскочить странное место, ежась и избегая темных тротуаров.

Здесь люди просыпаются рано. Они шаркают подошвами посреди проезжей части улицы и потом скапливаются у входа в метро, в ожидании открытия попыхивая дешевыми сигаретами. Красные огоньки сигарет светятся в руках молчащих мужчин и женщин. Скоро из темноты появляется сверкающий огнями синий поезд; он несется почти по улице – метро здесь не зарыто в землю, среди окружающей грязи и скудости поезд кажется пришельцем из будущего; правда, на стекле одного из вагонов уже крупно нацарапано: «Смерть гопоте». В вагонах – интеллигенты из Крылатского, изо всех сил старающиеся сохранить себя в этом качестве, хорошенькие студентки из Кунцево, на «Пионерской», «Филевском парке» и «Багратионовской» к ним присоединяются пролетарии из Мазилово и Филей. Вагоны полны людей с раннего утра до позднего вечера – это рабочий район.

Средний срок жизни пролетариев соответствует статистике – до пенсии доживают редко. Немногочисленные старики появляются на улице, когда расцветет. На них полувоенные кители или то, что они не успели сносить в восьмидесятые, до перестройки. Чаще всего они приветствуют друг друга отданием чести. На окрик: «Привет, Петрович!» красная рука с черными морщинами взлетает к фуражке или спортивной шапочке с надписью «Adidas», доставшейся от внука. А старушки обеспокоены сиюминутными проблемами. У метро они расставляют лотки и торгуют квашеной капустой, солеными огурцами, хлебом, варежками, носками, сушеными плодами шиповника, вареньем. Они считают, что миром правит нужда и скудость. И иногда что-то покупаешь у них. Потом эти банки с ржавеющими крышками забываются под кроватью.