Антон Ерхов - Горизонт

Или, улыбнулся Антон, у деда были внебрачные дети? Хотя, нет – он написал «сыну». Значит, у отца? Или дед посчитал, что антоновы родители решатся в свои пятьдесят на ещё одного ребёнка? Да и заглавие – вехи – тяжёлое, неповоротливое.

Между Полуднициным и текстом возникло какое-то напряжение. Такое случалось и прежде, правда, не с написанным, а с людьми. Без видимой причины.

Например, на той же работе, в первые дни – дело было в пятницу, которая, как выяснилось, «рабочая» лишь до обеда: впрочем, никто не расходился, все оставались в офисе до положенных шести, но вот звонки-счета-договора откладывались на понедельник.

Как в анекдоте: «Что за перекуры во время работы?» – «А никто и не работает» .

В начале второго к Антону подошёл Бомка и спросил: «Ты что пить будешь?» Полудницин вопрошающе глянул на коллегу. Бомка удивился в ответ. «Тебя что, – спросил он, – по объявлению наняли?» Антон ничего не ответил, бородач хлопнул в ладоши. «Ну как же! Конец недели – хватит вкалывать, – Бомка пожал плечами, мол, что тут непонятного. – Ячичная по пятницам всё равно не приходит…»

«В общем, – он будто бы подвёл черту, – я бегу в магазин. Девчонкам – мартини, нам с охраной – коньяк. Тебе что брать?» – «Пиво», – ответил Антон. «Трёх хватит?» Полудницин кивнул.

Бегал Бомка недолго – за смертью таких не посылают. Минут через пятнадцать он вернулся в офис, громыхая бутылками в пакете, и бодро сказал: «Прошу, к столу». В комнату, где сидел Полудницин – вроде как самую просторную, – прикатили кресла. А дальше – обычное отмечание чего-то на работе , разве что тосты были не за кого-то или за что-то, а в общем. И разговоры о производственном вперемешку с личным. Когда Антон открывал вторую бутылку, речь вдруг зашла о кино.

«Вчера кино такое классное смотрела, – сказала Хохликова. – Наше. По „Первому“. Там ещё актёр снимался, тот, что Космоса играл».

«Дюжев, – подсказал Бомка и пододвинулся к ней вплотную. – С ним, кстати, недавно другой фильм вышел, – Бомка как бы между прочим обнял Хохликову, но она тут же скинула его руку, – „Остров“. Дюжев весь фильм на себе вытянул. Если б не он…»

«А как же Мамонов?» – влез в разговор Антон.

Бомка посмотрел в сторону Полудницина и махнул рукой.

«Да, – чуть ли не зевая, сказал бородач, – Мамонов, – и тут же, повернувшись обратно к Хохликовой, сменил интонацию, заговорил как мультяшный злодей: – Дюжев там самый яркий герой. Ты б видела! С бородой такой. Батюшка. В рясе».

Вот вроде бы и всё, такие зёрна не прорастают, сколько их не поливай, но всё же что-то случилось – между Антоном и Бомкой появилось какое-то напряжение, даже не потому, что зарождался конфликт (с чего бы? не поделили Мамонова с Дюжевым?), а потому что такая возможность просто существовала – в теории, где-то.

Остаток дня – рассказывая анекдоты, наблюдая, как Бомка играет с Хохликовой в кошки-мышки, смеясь, выходя покурить – Антон ощущал это непонятное напряжение. Да и Бомка, похоже, чувствовал то же самое.

Ну и хрен с ними, с внуками , подумал вдруг Полудницин, может, просто описка. И вехи в названии – дед ведь подводил итог всей своей жизни, так почему бы и не вехи?

Антон продолжил читать.

Я о своём отце знаю мало и в общих чертах. Родился отец в селе Теньковка Самарской губернии Средне-Волжского края 30 января 1906 г. Рано потерял родителей. Его отец Алексей погиб на русско-германском фронте. Мать Ремнева умерла, когда отцу моему было 4 года, и остался он сиротой. Ремнева – это девичья фамилия матери. Это случилось в 1910 г. Я её не знал и не знаю, как звали. Отец воспитывался у дядек. Одним из них был дядя Семён.

Отца я помню как доброго человека. Он нас, детей, никогда не бил. Когда возвращался с работы или из поездки в район, часто привозил разные гостинцы: то торт бисквитно-кремовый, то ветчинно-рубленую колбасу, которая тогда была в виде больших шаров, в натуральной оболочке, мясная, вкусная, не то что теперь. Я и Володя подбегали к нему, кидались на шею и спрашивали: «Папа, что принёс?» И когда ничего у него не было – он отвечал: «Сам пришёл». От отца пахло одеколоном и папиросами. Когда я пошёл в 1-й класс, учительница спрашивала, кем работают родители. Я знал, что мама нигде не работает – она домохозяйка, а про отца не знал точно, какая у него должность, знал только, что он работает в МТС. Пришлось спросить у отца о его работе, и он ответил, что работает замдиректора МТС по политчасти.

Иногда отцу приходилось выезжать на 1—2 дня в район в совхозы и колхозы. Он называл их, куда едет, говорил маме: я еду сегодня в совхоз им. Нариманова, или Лебяжье, или в «Третий решающий». Из района иногда привозил подарки. Это были механические игрушки. Особенно запомнились 2 поросёнка. Один играл на скрипке, другой бил в барабан. Эти игрушки заводились ключом, и когда их ставили на стол, скрипач водил смычком, и от вибрации двигались по столу, пока не кончался завод пружины. Сделаны игрушки были из жести и одеты в суконные сюртучки чёрного цвета. На голове были красные шляпки, из-под которых выглядывали розовые поросячьи пятачки. Эти игрушки мы с Володей очень любили. Слава ещё не родился.

Семья жила в г. Карсун. Когда отец был дома, он сажал меня к себе на колени, качал и курил папиросы. Из папиросы выходил струйкой белый дымок. Мне было интересно, и я потянулся к папиросе. Отец вынул папиросу, дал мне в рот и сказал: вдыхай дым в себя. Я вдохнул и от едкого дыма закашлялся. Дым мне показался очень противным. Больше я не пробовал брать папиросы в рот, и отвращение к куреву осталось на всю жизнь.

Прочитав это, Антон почему-то подумал про Яну. Вот уж действительно, неисповедимы пути твои, подсознание. И всё же – как призрак. Едва у Полудницина получалось собрать в нечто целое фрагменты: маленький шрам над бровью, улыбку, пару крошечных рубцов на щеке (Антон называл их выбоинками), реснички, взгляд, – как тут же образ ускользал, прятался за чей-то другой. Раз! – и это уже не Яна, а Грета Гарбо в роли Анны Кристи. Раз! – и Лили Собески. Раз! – и (ну совсем же не похожа) Вайнона Райдер времён «Прерванной жизни».

А ведь если я решу написать воспоминания, подумал Антон, не сейчас – когда-нибудь позже, многим позже, Яна наверняка попадёт в них.

Полудницин отодвинул тетрадки, вынул сигарету из пачки и прикурил.

«Что я напишу о ней? – спросил он сам себя. – Познакомились там-то и тогда-то, потом – то и то, и расстались? Или даже обобщу, как-нибудь неопределённо: к двадцати восьми годам у меня случилось несколько романов, самым продолжительным из которых был с Яной ?»

Тут Антон вдруг представил, что говорит это не сам себе, а воображаемому читателю, которого ещё и в планах-то нет: Полудницину-следующему, или даже Полудницину-через-одного.