Дмитрий Ефремов - Полёт японского журавля. Я русский

– Как жизнь, япона мама? Не грустно, вдали от родины? Так грустно, что перекурить некогда. План выполняешь, поди, на все сто.

– Нормально, – буркнул Синтаро, стараясь не смотреть на ухмыляющихся гостей. Дружки переглядывались и чего-то ждали от своего командира.

– Ты, япона мать, кого из себя строишь? Матёрого из себя возомнил. Первым не здороваешься, а на работу бежишь впереди всех. Перед начальством, что ли, выпендриваешься?

– Он, наверное, на родину с медалью решил вернуться, – снова нашёлся Стул.

– Ну да, с орденом Сутулова, – ехидно ухмыляясь добавил Холод. – Знаешь, кому такой орден дают? – спросил он, поворачиваясь к дружку. – Стул, покажи, что такое Сутулов, это по твоей части.

Стул согнулся в три погибели, изображая инвалида, вызвав новый прилив нездорового смеха.

– Вчера два плана выдал? Позавчера… Теперь нам в пример тебя ставят, что мол косоглазые всех обогнали. Мы брёвна не успеваем трелевать, а на кой хер, спрашивается. Смекай, япона мать, что к чему.

Пила продолжала работать, и один из дружков бросил в неё старую телогрейку, на которой обычно сидели рабочие во время перекура. Телогрейку тут же зажевало в раму и разбросало клочками в разные стороны. – Гляди, не заработайся, а то ноги подкосятся от усталости, и в пилу вот так зажуёт. Придётся твоему дружку отскребать от досок тебя, чтобы на родину везти.

В этот момент появились Юрьян и Изаму, закатывая в цех бочку с солярой, для дизеля. В расстёгнутой телогрейке, с открытой шеей, Юрьян неторопливо обошёл пилораму, оглядывая разбросанную вату. – Кто пилу засрал? Телогрейку испортили, сукины дети! Нахрена? – грубо начал Юрьян, схватывая каждого своим колючим взглядом. – Холодрыга, тебе чего тут надо? У тебя работы, что ли, нет? Вон трактор… Иди и ковыряй его, и нехер тут своими золотыми фиксами светиться. Не хочешь работать, тогда иди к чеснягам. И не путай людей. Убирать тут за всеми рук не хватит. Ты их, Мишка, не бойся, они только понт нагоняют, я этого брата знаю.

Холод сплюнул бычок и усмехнулся. – И где же ты моего брата узнать успел? Сидел, что ли? Может, ты в законе?

– Топай отсюда, в законе… Пока самого в пилу не зажевало, вместе с дружками.

Мужики уже собрались наседать, но Холод остановил их. Он почти вплотную подошёл к Юрьяну, демонстрируя всем своё превосходство в росте, при этом избегая прямого взгляда Юрьяна, словно глаза того обладали свойством обжигать. Возможно, так оно и было, поскольку когда Юрьян смотрел в упор, никто не выдерживал его взгляда дольше одной секунды.

– Моё дело предупредить, Юрьяша, а там поглядим ещё, кого первого затянет, – ухмыльнулся Холод, в то же время обращая свой взгляд не к нему, а к своим дружкам. – Срок-то длинный, а тайга большая, неизвестно, где наши тропочки пересекутся. Смотри под трактор не поскользнись.

Всю троицу недавно перевели из другого отряда, из-за того, что на участке не хватало трактористов, и теперь они собирали вокруг себя всех, кто любил весёлую жизнь, подкупая сначала куревом, а затем и выпивкой. Даже Изаму незаметно для себя попал под обаяние разбитного Холода, научился курить, и частенько оказывался с ним в одной компании, играя в карты, правда, теперь, стоя за спиной Юрьяна, он выглядел растерянным.

Придя в барак вечером, Синтаро, увидел, что на его нарах лежит Холод. Тот, казалось, спал, и не слышал, что над ним собралось несколько человек. Потихоньку народ стал посмеиваться. Лежать обутым на нарах запрещалось, но Холода, как видно, этот запрет не волновал.

– А ты, Мишаня, приляг рядышком, – посоветовал один из дружков Холода по кличке Мазута. – Вдвоём-то теплее будет.

Неожиданно толпу раздвинул Юрьян. Оглядев, можно сказать, в упор пристально каждого, он словно выстроил защитную стену между собой и уголовниками. – Значит, решили поломать парня?

– Не встревай, Юрьян, не твоё дело, – возник из толпы Стулов. – Тебе какое дело до этого узкоглазого? С какого хрена он тут место занимает? Чтобы такое тёплое место заполучить, нужно вес иметь. То ли дело дружок его, Изама, парень свой. А этот, перед начальством выслуживается что ли? Ударник комтруда.

– Кому нести чего куда, – вставил Мазута, провоцируя народ на непринуждённый смех.

– А потом в медпункт к полячке бежит по пустякам, ах заноза у него в жопе застряла. Вон, пусть крайнюю шконку занимает у входа.

Народ расхохотался, в то время как Юрьяну было не до смеха, как и самому Мишке.

– Ну что, япона мать, скажешь? Два плана нагора каждый может давать, только кому из нас это нужно? Ты спросил у людей? – не унимался Стул.

– Ты кто тут такой? Что бы обвинять, – перебил Юрьян. – Твоё дело, Стул, чужие зады нюхать. Может, твою фотографию ещё среди тех портретов повесить? Посерёдке. Закрой пасть, и жди когда скажут говорить. А с него есть, кому спросить, – стоял на своём Юрьян, не отступая ни на шаг, и незаметно отодвигая всех от нары, где лежал Холод. – Серёжа, не буди лиха, – вкрадчиво продолжал Юрьян. В ответ на это Холодрыга приподнялся на локте, и глубоко зевнул, чинно устраивая свой зад на новом месте, давая всем понять, что теперь это место его, при этом оставляя на лежанке грязь от своих сапог.

– Вот именно Юра, не буди лиха, пока оно тихо. Ты мужик неглупый, тебя многие уважают в отряде, ты староста, и я с этим считаюсь. Но и ты меня уважь. Норму я выполняю, в лагере все это знают. Я человек с авторитетом, жизнь повидал. И страх наводить не надо. Мы пуганы. Ты отдыхай Юрок, твоя смена закончилась. А с япошкой я как-нибудь сам разберусь.

– Про медичку пусть расскажет, – воскликнул кто-то из толпы.

– Вот-вот. Пусть он нам всем про медичку расскажет. Говорят, у полячки рука лёгкая, уколы не больно делает. Хороша бабёнка, а, япона мать?

Со слов Холода ситуация складывалась не в пользу Мишки. Народ одобрительно посмеивался, все попеременно поглядывали то на Холода, то на Япона-мать, то на Юрьяна, ожидая развития событий, и предвкушая развязку. Синтаро уже сжал кулаки и готов был кинуться на Холода, но Юрьян остановил его.

– Погоди, паря, не спеши, – придержал его Юрьян. – Смотри лучше, и мотай на ус. Мы сами разберёмся. Не так ли, Серёня? Ведь ты сделал мне вызов, если я правильно понял тебя. Я ведь староста, и должен следить за порядком в отряде. Мне за него ответ держать перед десятником. И вот я вижу, что некто наплевал на правило, и залез своими грязными копытами на постель. Этак если все начнут? Свинарник получится. Говоришь, жизнь повидал. А видел ты, Серёня, когда-нибудь в местной тайге тигра? – медленно продолжал Юрьянн, мягко раздвигая толпу. – Знаю, что не видел, ты и в лес-то боишься ходить, больше на тракторе раскатываешь. В этой тайге полно тигров. Я убил одного нынче летом, народ не даст соврать. Повадился на деляну котяра рыжий, здоровый такой, одного дружка моего утащил. Людоед. С такими шутки плохи. Зверь он ведь как… Если один раз человечинки попробовал, то уже не отвадить. Пришлось его убить. Но это что… На фронте я на железного тигра ходил в одиночку, и как видишь, живой. И такие, как ты, для меня вроде мышей кажутся, я их не то, что не боюсь, даже в упор не замечаю. Сами из-под сапог разбегаются, только треск стоит, когда наступишь. Я когда во вражеском окопе оказывался во время атаки с одним ножичком… Там винтовка уже только мешает. Так немцы при виде меня как мыши разбегались, только писк стоял. Я их штабелями клал. От меня даже командиры шарахались после боя, потому как весь в крови был. Ходишь, закурить просишь, а с тебя кровь капает ещё, и никто понять не может, чья это кровь. То ли моя, то ли фрицев. Пока ты на рынке у людей карманы потрошил, квартиры грабил, я фрицев на тот свет отправлял пачками, нашу землю освобождал от нечисти. И тут ты, авторитетный, весь блестящий от сала и солярки, своими наколками на понт молодых пацанов взять хочешь. Меня стращаешь. И где вас таких откармливают?