Татьяна Хрипун - Оbearнись

Я несколько раз бывала в походах и понимала, что при самом лучшем раскладе смогу покрывать в день по заданному рельефу километров тридцать. Еще нюанс: поиск ночлега. Это должно быть просматриваемое место на возвышенности, желательно у скалы или крупных камней, чтобы защитить тыл и иметь возможность укрыться от непогоды, там, где есть проточная вода, желательно питьевая. Благо на Территории таких ключиков и ручейков предостаточно – пей почти из любого, избегая крупных рек во время нереста лососей. Можно запастись дровами и оборудовать костровище, чтобы не спровоцировать пожар.

Поэтому берем за ориентир тридцать километров в день по хорошей погоде. Получается порядка десяти дней пути. Десяти!!! Матерь божья! И это при условии, что я смогу перейти реки, которые мне сто процентов попадутся, форсировать пики или найти способ обхода, который может превратиться в огромный крюк, не приблизив меня к цели и на метр. Значит, ориентируемся на две недели.

Да, Аня, рыдать бессмысленно, просто смотри фактам в лицо и принимай действительность, какой бы она ни была. Но почему же так трясутся руки? Как вообще унять эту предательскую дрожь и хоть на какое-то время отогнать мысли о возможной скорой кончине от голода, холода или зубов хищного зверя?

Значит так, надо поделить мои запасы на четырнадцать равных частей. Это получается, что пять пакетиков чая мне придется использовать минимум дважды каждый, банка тушенки не сможет храниться вечно, и я или припасу ее на случай голодного обморока, или съем, чтобы иметь тару для кипячения воды хотя бы для того самого чая, я уж не говорю о мытье. Ладно, этот вопрос я решу чуть позже. Остается три хлебца, десять конфет «Москвичка», упаковка из пяти пластинок сыра и маленькая пачка орешков в шоколаде. Понятно, по конфете в день, когда кончатся, останутся орешки, их где-то штучек десять-двенадцать, а также по четверти хлебца и половине пластинки сыра – это часть суточной дозы.

Еды было настолько мало, что я и сама не верила, что выживу, так питаясь. Конечно, я читала о жителях блокадного Ленинграда, которые спасались только тем, что делили все имеющееся съестное на малюсенькие части и подпитывали угасающий от истощения организм, как свече нужно немного кислорода для слабого горения фитилька. Сейчас пора дикоросов, и я могу есть ягоду, варить в банке грибы. Это не давало умереть зэкам в середине прошлого века, выдержу и я.

Я была настолько одновременно взвинчена и подавлена, что непрерывно думала только еде. Так уже было когда-то в пору тотального контроля потребленных калорий: если лишала себя ужина, весь вечер думала, чем за это побалую себя на утро, и как-то так получалось – не хотела есть. Сэкономлю на продуктах и сейчас, какие проблемы? Пожалуй, единственная – это то, что я сидела с этими мыслями и прожигала время с калориями впустую.

Решение, нужно ли мне идти, еще окончательно не созрело. Меня мучили вполне объяснимые страхи разминуться со спасателями, которые в любом случае станут прочесывать этот район. Сразу, хоть я меньше всего этого хотела, мне вспомнились две громкие спасательные операции на реке Муксунке, которую зажравшиеся столичные туристы любили из-за экстремального сплава и сумасшедшей красоты видов. Так вот, за этот месяц спасателям пришлось эвакуировать оттуда, а это порядка двухсот километров от ближайшего населенного пункта, две группы – одну за другой с разницей в полторы недели, потому что неподготовленные туристы, добравшись к началу сплава, не рассчитывали силы, теряли оборудование и провизию и не находили ничего умнее, чем просто вызвать МЧС, чтобы их вывезли в цивилизацию. Спасатели, в свою очередь в первый и второй разы добирались до «пострадавших» по десять суток и даже больше из-за непогоды и сложностей рельефа. Так это при точном указании координат и облетанности маршрута. А я-то черт знает где.

Сейчас опять-таки непогода и спасательная операция может начаться еще нескоро. А хватит ли у меня продуктов, чтобы прождать здесь неделю и, поняв, что ничего так и не произойдет, найду ли я силы, чтобы все-таки начать путь к спасению? Это какая-то русская рулетка. А я не хочу испытывать судьбу, просто сидя в какой-то долине какого-то озера, ставшего, возможно, могилой для четырех человек, и ждать с моря погоды! Ведь спасение утопающих…

Весь остаток дня, а мне даже некуда было записать число и день недели, чтобы не сбиться со счета, потому что я, журналюга хренова, так привыкла к диктофону, что пренебрегла элементарными канцелярскими принадлежностями – ручкой и карандашом, – я читала, а, вернее, перечитывала «Территорию», уносясь прочь от своей беды в бескрайнюю долину реки Ватап к Чинкову, Баклакову с Гуриным и моей коллеге Сергушовой – идейной советской журналистке, которая точно знает, о чем нужно писать. В какой-то момент я отвлеклась от чтива, потому что неожиданно решила оставлять зарубки маникюрными ножницами на рюкзаке, и без промедления сделав это, снова окунулась в геологию середины двадцатого века – мир суперменов и высоких нравственных идеалов.

Дождь, почти не попадая в мое укрытие, умиротворенно барабанил по кулькам, трещали полешки в костре, подо мной было тепло от перенесенного очага, нагретые в огне камни я подкладывала себе под ноги и поясницу. Я задремывала, роняя книгу, потом снова ее открывала и начинала с прежнего места.

Пока рядом с тобой хоть какое-то чтиво, ты не одинок, а если оно действительно интересное – ты сказочно богат. Я оценила свое сокровище только в этот момент, когда отчаяние подступало к горлу, чтобы задушить – к концу второго дня своего бедствия.

Не помню даже, от чего я проснулась: от холода ли, голода или какого-то звука, да вот только помню, как сейчас, тень, неспешно мелькнувшую за пакетами. Что это было? Лиса? Заяц? Росомаха? Медведь? Тихо-тихо. Только легкий ветерок. Морось. И эта тень. Бесшумная и жуткая.

Я боялась дышать и, затаившись в своем хлипком убежище, ждала, что сейчас зашуршат кульки и ко мне проникнет звериное нечто, чтобы покончить со всем этим фарсом. Секунды цеплялись одна за другую, но ровным счетом ничего не происходило. Только обычные звуки живой природы и довольно темная, пасмурная и холодная ночь.

Я снова перенесла костер, хоть и не хотела шевелиться, чтобы не прогнать остатки сна, которым хоть на короткое время забывалась от навалившихся тягот. Во второй раз это оказалось даже проще и как-то привычнее, что ли. Закидав новую лежанку стлаником, я подбросила дровишек, делая с другой стороны отверстие между пакетами и камнями, чтобы создать тягу для дыма. Потом подложила под бока еще достаточно теплые камни из костровища, старые, что давно остыли, сунула в огонь и, ощущая приступ немилосердного голода, за которым неотступно следовали отчаяние и страх, закрыла глаза, безотчетно подгоняя рассвет.