Талгат Галиуллин - Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

Вид у отца весьма довольный. На его лице играют блики знаний. В эти мгновения он похож на ясновидящего, вступившего в контакт со звёздами, с космосом, или на только что вышедшего из грота Авиценну. Однако если вы думаете, что его мнение принимается собравшимися единогласно, то вы недооцениваете в кичкальнинских мужчинах несостоявшихся учёных, знатоков естественных, юридических и точных наук. Взять хотя бы небольшого роста Абельгаза-абзый, отца нескольких дочерей, сельского философа, страстного спорщика. Он ни за что своих позиций без боя не сдаст! Полистав свою тетрадь и остановившись на одном из пожелтевших листков, он, с выражением несогласия в своём ясном простодушном взгляде, начинает талдычить своё.

– Нет, Набиулла, по моим записям ты не прав, не сердись. Обещанные тобой дожди до Кичкальни дойдут не раньше середины июня, и не со стороны Альмета, а через лес.

Такая убийственная точность и категоричность бьёт наповал. Однако противная сторона всё же не спешит выбросить белый флаг. В спор вступает Исхак Галиуллин, инвалид, с одним лёгким, с тёмными пятнами на лице, бывший председатель сельсовета, долгие годы украшавший на собраниях президиум. Так что с ним справиться сложно.

– Вы оба ошибаетесь. Набиулла более близок к истине. Прогноз погоды повторяется через каждые двенадцать лет. По моему прогнозу, июнь будет дождливым и холодным.

Конечно, если бы Исхак-абзый продолжал занимать ответственный пост, то, помня, что всегда может понадобиться его помощь, какая-нибудь справка или печать, многие с ним согласились бы. Но теперь трибуны нет, он такой же пенсионер, как все, только пенсия у него, может, побольше.

Вагиз Хузеев, подвергающий сомнению любые доводы, живущий как раз напротив пожарки, где кипят жаркие споры, хотя и не вёл дневник, но никогда не забывал, что он рождён под созвездием Млечного Пути.

– Твои прогнозы никогда не сбываются, Исхак-эзи, это тебе не печати ставить в сельсовете, тут надо головой работать, – безапелляционно заявляет он.

Однако «диктатор» Халиса не даёт развернуться своему коренастому, мускулистому, работящему мужу: ещё издали, спиной почуяв тяжёлую руку своей красотки, Вагиз, подобрав большие калоши, спешит в сторону своего дома.

Несмотря на то, что «вражеские силы» вырывают Вагиза из боевых рядов, споры не прекращаются. Каждый норовит себя показать, усомниться в любом аргументе, – в этом вся соль дискуссии.

В спор вступает ещё один мелодичный голос. Однако отец тоже твёрд, как гранит. Он принимает всерьёз записи только одного человека и только с ним он согласен скрестить шпаги:

– Абельгаз-эзи, не сердись, но я прав. Вот посмотри-ка сюда… В пятьдесят первом году вот что я занёс, в пятьдесят восьмом всё повторилось. В шестьдесят втором вначале было сухо, потом пошли дожди. Урожай собрали. У моего сына сын родился.

Выделяющийся среди всех своим низким ростом и хрупким телосложением Абельгаз прямо-таки выходит из себя:

– Ты своими цифрами мне на нервы не действуй! Ты ещё и младше меня, кажется?

– Давай не сваливай с больной головы на здоровую, не путай мои мысли, я правду говорю.

Истина рождается в споре, который становится всё более ожесточённым, однако отношения выясняются, не переходя на личности. В любом случае «самая умная мысля, как говорится, всегда приходит опосля», но поезд уже ушёл, близок локоть, да не укусишь. Каждый потом ругает себя на чём свет стоит, говоря: «Эх, надо было так сказать… или вот так!..» Наблюдать за их спорами – само по себе целое представление. Таким образом, наперекор своей серой, необустроенной жизни сельские мудрецы находили утешение в этом своеобразном духовном состязании.

Я, конечно, далёк от мысли, что только в моей Кичкальне жили мечтательные люди, стремившиеся подняться над повседневной реальностью. Если женщины обычно изливают свою душу в песне, в стихах, в баитах, то мужчины, видимо, – на бумаге.

К слову сказать, Равиль Муратов в своей книге «Дорогу осилит идущий» очень активно использует дневниковые записи – воспоминания своего отца. «Сейчас, перелистывая его дневники, я поражаюсь и восхищаюсь его силой воли и мужеством. Он был исключительно трудолюбивым человеком. Его рабочий день, как правило, начинался в четыре или пять утра и не заканчивался раньше одиннадцати вечера». Представление о том, как проходил день, что волновало, что вдохновляло отца, автор воспроизводит именно по его дневниковым записям. «Воспоминания, – пишет он, – были для него духовной пищей. В них он более искренен, более справедлив и, я бы сказал, в них он проживает жизнь, более соответствующую его духовным потребностям…»

Точно так же мог бы оценить и я записи своего отца, изобилующие орфографическими ошибками, без соблюдения каких-либо знаков препинания, сделанные только для себя, для понимания и облегчения собственной жизни. В прозаические записи о будничных встречах и беседах со своими друзьями-односельчанами вдруг вклиниваются совершенно поэтические строки о необыкновенной красоте только что нарождающегося тоненького, серповидного полумесяца или о полноликой круглой луне, будто совсем потеряв стыд, выставившей себя на всеобщее обозрение.

Хотя важные политические проблемы в дневник не заносятся, всё же в октябре 1964 года отцом сделана следующая запись: «От Хрущёва избавились. Свалился. Может, теперь разрешат держать скот».

Этот правитель с плафонообразной головой нанёс немалый ущерб всей стране, в частности татарскому народу. Многие деревни, по-младенчески привольно раскинувшиеся на лоне природы, с крепким хозяйством и высокими нравственными устоями, бывшие опорой нации, попали под клеймо «бесперспективных» и были уничтожены. Эта недальновидная политика привела почти к полному прекращению развития крестьянского хозяйства. Молодёжь толпами стала уезжать из деревень на городские стройки, в этих деревнях закрылись начальные и семилетние школы. А в десятилетках больших деревень обучение велось только по-русски. До сих пор мы расхлёбываем кашу, заваренную в те годы. Так что отцовская радость вполне понятна. В эти же дни в дневнике отца сделана одна странная запись: «Стоит ли отстраивать конюшню, если лошадь уже сдохла?» Что он хотел сказать этим ёмким предложением? Не остаются ли до сих пор конюшни без лошадей? В памяти осталось ещё одно выражение из дневника: «Можно ли наказывать ребёнка за то, что он просит есть?»

Взрослые мужчины, занимавшиеся «писательством», казались нам тратящими время на пустяки. Но, оказывается, не всякую жажду можно утолить просто водой. Человеку, в отличие от других живых существ, необходимо утолить духовную жажду, найти опору для умственной деятельности.