Карл Шифнер - Конфиденциальный разговор. Рассказы и повести

– А ты как думал? – бурно возмутилась моя героиня. – Ты как думал – шутя, левой ногой добиться всемирного успеха? Право же, от тебя я такого рассуждения не ожидала. В том-то и дело, что настоящее, талантливое может родиться лишь в тяжёлых муках, лишь в результате невероятных усилий и жертв. Если честно сказать, ты вообще раз и навсегда забудь о себе, то есть о каких-то личных земных благах. Ты должен весь, до последней клетки раствориться в… в людских и творческих страданиях. А самого тебя как бы и нет на этом свете… Понял ли ты меня?

– Что же, я, по-твоему, уже и не человек, коль добровольно взвалил на себя эту ношу? – горячо запротестовал я. – Уже не имею теперь права на личную жизнь? Во имя чего?

– Имеешь, дорогой, – слегка смягчила она тон, и по лицу её промелькнула слабая тень едва заметной улыбки. – Имеешь. Но вижу, ты всё же не до конца понял меня, когда я сказала, что ты должен жить так, будто самого тебя как бы и не существует.

– Как это понимать? Как же я могу жить, не думая о самом себе? Кто же позаботится обо мне, если не я? – совсем отчаялся я.

– Какой же ты, в самом деле, глупыш, – тут её лицо на краткий миг осветилось очаровательной улыбкой.– Надо знать, что вся твоя жизнь, необычайно богатая, как ни у кого другого, насыщенная и полнокровная жизнь, заключена именно в твоём безустанном, горячо любимом и тобою же проклятом творчестве. Твоя жизнь, все твои радости и страдания должны быть в твоём творчестве. И не бойся, что упустишь что-то в личной жизни. Поверь мне, тебе уже не жить без творчества. Без него твоя жизнь действительно станет пустой суетой.

– Что же, ты обрекаешь меня на постоянное одиночество? Больше мне ничего не оставляешь? – обречённо сопротивляюсь я.

– А что тут плохого? – ничуть не разжалобилась она. – Вспомни великолепного чародея Гете, куда большего затворника, чем мы с тобой.– Как он говорил… «Одиночество – мать совершенства, таланты образуются в покое…»

– Сколько прекрасных мгновений упущено, не пережито, не замечено из-за таких вот, как ты, требующих от всего отрешиться, – убито выдохнул я.

– Ты будешь жить полноценно в необыкновенной, яркой жизни твоих героев! – заговорщицки подмигнула она.

– Но сама по себе жизнь так прекрасна! – упрямо стоял я на своём. – И не лучше ли просто жить: работать для хлеба насущного, любить ближних, созерцать природу, слушать музыку, вдоволь есть, пить, спать, ловить каждый прекрасный миг. Словом, наслаждаться самой жизнью, а не корпеть в затхлой кабинетной тиши, создавая на бумаге жалкую копию живой жизни.

– Как же ты меня удивляешь, – лицо её снова сильно нахмурилось. – Жить, есть, спать, любоваться природой может и корова. А ты же Человек и, стало быть, должен постоянно совершенствоваться, то есть думать и творить. Если бы так рассуждали все разумные существа, то мы жили бы по-прежнему в каменном веке.

– Ты уверена, что человек – самое разумное земное существо? – слабо защищался я.

– А ты сомневаешься?

– Знаешь, когда вижу, что вытворяют на этой земле мои разумные собратья, то сомнения неизбежны.

– Напрасно, – озабоченно вздохнула Гизела. – Несмотря на все невообразимые ужасы и гадости, которые творят люди, всё-таки человек – самое разумное существо. Во всяком случае – на нашей планете. Потому что всегда, в любой человеческой среде всё же находятся отдельные люди, которые ведут нас… к свету. Помнишь, Аристотель писал, что человек тем и отличается от свиньи, что он иногда отрывается от поисков подножного корма и смотрит на звёзды. – Гизела глянула на меня с грустным сочувствием.

– Мне кажется, – все больше соглашался я с нею, – что наступило то время всеобщего хаоса и разгула человеческих страстей, когда люди как бы открыто, демонстрируют свои худшие качества. Меня это очень пугает, наталкивает на мысль о всеобщей нашей обреченности.

– А, по-моему, не следует очень уж пугаться, – доверительно успокаивала она.– Дело в том, что хаос и разгул человеческих страстей мир переживал во все эпохи. И пострашнее, чем в наши дни. Однако всякий раз люди преодолевали этот хаос – и выходили из него более обновлёнными. Не минует и нас с тобой сие очищение, – взгляд её заметно подобрел.

– Господи, Гизела! Как же ты изменилась! Тебя не узнать, – искренне признался я.– Ты превзошла мои ожидания. Видно, я слишком долго создаю твой образ, и ты за это время так сильно изменилась. Ты стала умнее, интересней. Но как мне объяснить читателю, что ты сама по себе поумнела? Кто поверит в такой поразительный эволюционный скачок? Как это доказать на словах?

– Должна тебе заметить, – заговорила Гизела дружелюбно, – слова у тебя, действительно, никудышные. Ты видишь меня женщиной возвышенной, умной, стремительной. Если же вчитаться в твои тексты на бумаге, то видишь какую-то запрограммированную женщину без приятных движений души, эмоций, видишь какую-то выхолощенную, бездушную бабу. Неужели кто-то захочет подражать мне? Что нового дам я людям как положительная героиня? Научу ли я их любить ещё возвышеннее?

– М-да… Ты права, дорогая. И здесь ты права, – я сник окончательно.

– Ты слишком много даёшь мне общественных поручений, – нисколько не смутило её моё настроение. – Когда прикажешь заниматься своим, главным, делом? Я у тебя совсем ничего не делаю для души, а всё лишь по обязанности, по долгу. Поэтому делаю всё поверхностно, с напускным энтузиазмом, создавая видимость большой деятельности. А ведь я могла бы делать большие дела по внутренним своим потребностям. Я у тебя много болтаю. И, между прочим, ужасно наивно. Дай мне дело для души? – горячо заключила она. – Я хочу показать, что, прежде всего, умею что-то красиво делать.

– Хорошо, хорошо. Я что-нибудь подберу тебе, – соглашаюсь я.

– Нет во мне ничего своего, что бы отличало меня от всех остальных. Ведь если я живой человек, то должны же быть у меня и какие-то человеческие слабости. Мне, например, нравится покрасоваться нарядами, пококетничать с мужчинами. Не забывай, я все-таки женщина.

– Вот уж такого я от тебя не ожидал, – обиделся я.

– А потом, избавь меня, пожалуйста, от этого Олега, – всё решительней наступала ока.– Он, несомненно, красив, талантлив. Но, боже мой, как он скучен! Ему не о чём говорить с людьми. И всё время он кого-то строит из себя: то простачка, то супермена, то интеллектуала. Всё у него крайности. Что за участь ты ему уготовил? За что ты его так? Иногда я вижу в его глазах что-то похожее на грусть, и мне тогда кажется, что он чего-то боится, чем-то тяготится. И я начинаю понимать, что и ему приходится действовать по твоей указке. Какой-то он не такой.

– Ты думаешь?

– Я точно знаю! Например, очень уж он пассивный, вялый. Даже увлечься, как следует, женщиной не может.