Сергей Хабаров-Триль - Слабые люди

–Ладно, я извиняюсь за "хама". Но и ты мог бы мне не грубить! Попытаемся все уладить прямо сейчас, давай? Как тебя зовут?

–Неважно.

–Ах, так? Тогда я не скажу своего имени! Будем мистер Бобер и миссис Выпь.

Ему пришлось засмеяться, чтобы не обидеть ее тем, что пришлось смеяться одной. Удивительно, как смех может разрядить обстановку, снять напряжение между двумя лицами, как настроенных на диалог, так и на драку. Многие недооценивают силу смеха, многие ошибочно могут расценивать его как насмешку, а то и явную провокацию. Нет, разумеется, подобные моменты имеют место быть, но смех все же не всегда означает что-то плохое. Смеясь вместе, люди могут соприкоснуться друг с другом, при этом не совершая никаких телодвижений в обе стороны. С помощью смеха основывались союзы, сходились группы людей, разрешались неловкие ситуации. Смех как мерило успеха органически влился в людское восприятие и расположен на порядок выше слез в иерархии общественных эмоций. Потому что дружелюбное лицо греет душу и самооценку. И позволяет смягчить веру в обман.

–Почему выпь? Крик выпи звучит как вопль насилуемой девственницы, оттого неприятен. Твой же голос не бесит.

–А, то есть, "бобер" тебя нисколечки не задевает? Ну, если тебе не нравится "выпь", можем поменять на "канарейку", "кукушку" или "козодоя". Коль не нравятся птицы, предлагаю перейти в более приземленных животных, из которых я бы выбрала выдру– как раз немногим похожа на бобра! Как тебе? – стоило подать все под правильным соусом, и женщина расслабилась, заговорила более открыто.

–Больно все смахивает на дурновкусную ролевую игру, тебе не кажется?

–Ну так ты же не хочешь называть свое имя! Это довольно странно, не находишь? Словно говоришь с безликим силуэтом из каких-нибудь детских страшилок, который похищает домашнюю кошку и по замыслу держит в каком-нибудь подземелье, где храбрые брат и сестра находят и освобождают питомца, а потом выясняется, что это был их убитый мамой папа… Твоя тяга к обезличиванию в любом случае навевает на мысль, что с тобой что-то не так. Это так, к сведению. Не нравится этот аргумент? Прибегу к следующему– называя друг друга по именам в подобных нашему случаях, мы хотя бы обладаем иллюзией присутствия собеседника. Например, если б я знала твое имя, я бы на его основе представила твою внешность, взгляд, походку и манеры. Хотя твоя несколько грубоватая речь уже рисует в голове картину… нет, пожалуй, две картины. Итак, в первой картине ты большой мужик с пивным пузом… почему-то в маминых тапках в цветочек и обернутый в тогу. Довольно интересная картина, скажи? А вторая картина– ты маленький, худой, прямо как гоблин. У тебя острый нос и странная прическа– как бы зачес назад, однако волосы топорщатся. Ты в костюме, прям как злобный гений. Но есть одна общая черта у этих картин: на обеих нет цельности лица. То есть, как бы и есть и нет, понимаешь? Вот, представь себе силуэт профиля… Представил? Вот, у него видна линия подбородка, губ, носа, надбровных дуг… А потом как бы включаешь свет и видишь тот же профиль, но линии остаются линиями, тогда как самого лица– нет! Поможешь мне исправить ситуацию?

–Не думаю, что это достойно внимания. Мне, пожалуй, нравятся обе твои картины, которые ты себе вообразила. Даже захотелось купить себе подобные тапки.

–Смотрите, оно иронизирует! – подколола собеседница, весело засмеявшись. Затем спохватилась:

–Боженьки, я же опаздываю! Я хотела тебе позвонить, чтоб познакомиться и поставить пометку в анкете, чтоб никакая бабенка тебя не захомутала! Я это сделала и теперь мне нужно бежать, так что прошу прощения, но я сваливаю! – в трубке раздался треск, затем гудки.

Если это не разговор, то что же?

Ухмыльнувшись, Проводник положил трубку на пол, завернулся в спальник и уснул.

Будто тут же вырванный заново из сна.

Из динамика вновь донесся ее голос:

–Поговори со мной.

–Звучит, как приказ. – протереть глаза, вытянуться в струнку и хлопнуться обратно на подушку.

–Пожалуйста, поговори со мной!

Только теперь человек заметил грусть в голосе и странное придыхание. Его собеседница, кажется, плакала. Внезапно он почувствовал себя психологом поневоле, вынужденным выслушивать горестные излияния глупых пациентов. Однажды пришлось подрабатывать у знакомого матери кем-то вроде бухгалтера. Тот был психологом, притом отличным, одним из лучших в городе: проводил терапии не только всяким скучающим филистерам, но и приходил в тюрьмы к заключенным, где беседовал с ними о том, что те только пожелали обсудить, не имея возможности раздобыть хорошего собеседника у себя за решеткой. Несмотря на заслуги перед отдельными людьми, этот человек сумел добиться лишь того, что относились к нему с должным уважением исключительно смертники. Получая вызов по телефону, психолог проходил в большое белое помещение с железными дверями и здоровался лично с каждым заключенным, которому грозила смертельная инъекция. Неся в левой руке старый деревянный стул, а правой с периодичной точностью поправляя галстук, доктор ставил его ровно посреди помещения и громким голосом говорил: "Ну, с добрым утром вас, ребята!", ничуть не подделывая радость от новой встречи с ними. В ответ из всех камер доносилось нестройное: "Утро добрым не бывает– самоубийцам помогает, профессор. Как жизнь?" А он лишь отвечал, что все как обычно, и принимался беседовать с ними. Темы были разные– бог, деньги, женщины и мужчины, тайны глубин морских и космических просторов. Насилие и благостный трепет слитого с ним воедино современного общества. Но больше искусство. Профессор любил искусство, в особенности живопись, посему попытался организовать творческий кружок для заключенных всех типов и устроить его в одном из помещений. Идея малость нестандартная в условиях подобного заведения, но могла бы пройти, поменяй доктор локацию и гражданство. На свою беду он родился и вырос в неподходящей для тюремного гуманизма стране, потому и кружку возникнуть не улыбалось. И лишь потому, что душой он был частично авантюрист, притом далеко не глупый, решился на пронос бумаги и пастели за пазухой. Он знал, что один из заключенных– молодой парнишка, который убил свою тетю, задушив ее в постели (самое интересное то, что адвокат пытался его оправдать, давя на то, что мальчик защищался от тети, пытавшейся его изнасиловать, но ничего не вышло и того посадили),– был талантливым художником, все свое детство и юность посвятивший рисованию. По рассказу доктора, радости молодого человека не было конца– возбужденный голос то и дело восторженно прерывал беседу между доктором и остальными заключенными, то хвастаясь неким штрихом, то с непонятной радостью возвещающего, что пастель сломалась. В ответ на его вопли остальные начинали шуточную перепалку, пока доктор отдыхал от душевных излияний, наблюдая за торчащими из ставней-полок в дверях камер лбами, обладатели которых всеми силами пытались узреть творение сокамерника. Несмотря на свои альтруизм и самоотдачу, глубоко внутри доктор презирал своих пациентов, если не сказать, что ненавидел. По его же словам, к которыми психолог обращался к Проводнику, можно было понять, что однообразные унылые истории и жалобы, все эти до жути тривиальные истории о людских невзгодах жутко тяготили профессора, заставляя чувствовать себя своеобразным унитазом для смыва словесно-бытового поноса. Самого же Проводника доктор принимал безо всякого радушного лицемерия– строго, придерживаясь субординации, не выходя за рамки приличий. В частности, то, что тогда еще юный человек никоим образом не пытался посвятить профессора в свою жизнь или просто как-то с ним поговорить, располагало стареющего психолога к своему помощнику.