Юрий Ручкин - Под знаком льва

– Да нет, он не из тех, кто склерозом страдает, – ответил Игорь.

– Дай-то бог, если грев с воли есть, здесь неплохо можно жить. Я поговорю с отрядным, чтобы ты работал у меня в бригаде. Мы вяжем овощные сетки, работа нудная, но в тепле, и грыжи себе не заработаешь, а если деньги есть в кармане, пятьдесят тысяч заплатил бугру – и гуляй, свободен.

Так и стал Игорь работать в дедовской бригаде, привыкать к зоновской жизни. Месяца через полтора получил от Пашки страшное письмо. Тот в первых же строках подчеркнул: «Ты только не подумай, что в этом есть твоя вина, и не кори себя». Таяновский насторожился.

«Работы своей было невпроворот, – писал Пашка, – я послал Вовку, братана, в Анапу, да тот и сам рвался – никогда на морях не был. Передал кое-какие документы, и чтоб посмотрел, как твое предприятие заасфальтируют. Первый слой, наверное, тонкий положили, машины все ямки повыбивали. Пока он крутился в фирме, познакомился с кассиршей Светой, такая симпатичная девчонка. Ну, вечером пляж, бар и все остальное. У Натальи Петровны, матери твоей, жить не захотел, чтобы не стеснять их с Танюшкой, она дала ему ключ от твоей квартиры. А к управляющему тоже приходили быки Козыря, сказали: “Передай своему шефу, – то есть теперь мне, – где он там находится, мы не знаем, если он не будет отстегивать проценты, мы пустим красного петуха в эту организацию, и дело с концом”. А кто-то сказал, что Вовка – мой брат, он мне факсом прислал это предупреждение. Ну, я взял и отписал факсом, чтобы управляющий передал этим козлам мой ответ, а там такое нарисовал, ты догадываешься, что. Тот мое художество передал.

На следующий день Вовка отвел после дискотеки Светку домой и после этого нигде не появился. Все почувствовали неладное, не мог он, никого не предупредив, уехать домой, да и ключ от твоей квартиры у него. Все знали, что он должен был уехать недели через две, не раньше. Мне тут же обо всем сообщили. Я тоже почувствовал неладное, на самолет – и туда. Знаю, что знакомых у него в Анапе нет, сразу в милицию, поставил всех на ноги. Четыре дня ни слуху, ни духу. Все, думаю, у меня мысли черные в голове появились, так и оказалось. На четвертый день мне в милиции сообщили, что брат мой находится в морге. Узнали его только по документам. Я его кое-как опознал, можешь себе представить, в такую жару четыре дня пролежал в лесу. Судмедэксперт однозначно сказал, что это зверское убийство, даже пальцы на руках были поломаны, а все тело было исколото ножом, я чуть не тронулся.

Управляющий сообщил милиции, кто приходил. Быстро сделали фотороботы, установили фамилии, местопребывание этих садистов. Милиция объявила всесоюзный розыск, но искать их долго не пришлось. Через пару дней управляющего забрал наряд милиции, его повезли в морг, так как были обнаружены три трупа, похожие на визитеров, и тот их сразу опознал. Они были убиты выстрелом в голову, одной и той же рукой. Вот так и оборвалась ниточка, а кто является главным заказчиком, попробуй, догадайся, но нам-то и догадываться не надо.

Родителям сообщил: «Встречайте, выезжаю с гробом – Вова погиб». Мать на себе волосы рвала. Кое-как, распухшего, его затолкали в цинковый гроб, запаяли – по-другому везти нельзя было. И с таким “подарком” я возвращался в Челябинск. Слишком дорогой ценой, Игорь, мы за все это платим: ты – самой любимой, а я – самым дорогим, хотя, убежден, что за все эти гады ответят».

Таяновский всю ночь не спал, раздумывая о письме, и, чувствуя себя отчасти виноватым, уснул только под утро.

Игорь строил планы разгрома Белого. Дед помогал ему советами и, хорошо зная зековские порядки и законы, говорил:

– А что здесь долго думать? Копейка у тебя имеется, взял снайперскую винтовку, завалил прям около ресторана, метров с пятисот. Пока его быки очухаются, ты уже будешь дома сидеть у телевизора, горячий кофе пить.

Смотрящим за этой зоной был Сергей Григорьевич Волабин по кличке Длинный. Характеризуя его, Белый, ухмыляясь, говорил: «Дерзкий малый». Они вместе сидели в Златоусте, в так называемой «восьмерке», – зеки считали ее самой беспредельной по всей России, ментовский террор – хуже, чем в третьем рейхе. У Длинного была четвертая судимость за хранение и распространение наркотиков, в четвертый раз он попался на «южных морях», взяли его с поличным при передаче товара, он был осужден к восьми годам лишения свободы, а отбывал наказание в двухбратской тюрьме. Белый именно эту зону подкармливал всякими «сладостями» – кому наркотики передавал, кому деньги, а Длинный, в свою очередь, выполнял все заказы и просьбы Белого: как говорят, кто платит, тот и музыку заказывает. Вот и отправил он Длинному такой заказ: «Братан, к тебе там посадили очень гордого орла, я тут с ним на свободе никак не мог договориться, почему-то мы не смогли найти общий язык, так что сделай из него курочку, а лучше – петушка, так, чтобы жил, но очень плохо. Дело в том, что у него на свободе копейка осталась, причем немалая, не захотел поделиться, крыса. А я его здесь подожду».

Длинный отписал Белому в ответ: «Братан, прокоцаю, все сделаю, непокорных на зоне не бывает, тем более на моей, – подчеркивая тем самым свою власть и силу. – С хозяином у меня все чики-пуки. Сам пару раз обращался, надо было одного козла проучить, так что этот будущий петушок будет моим, а я люблю свежатину, чтобы бабы по ночам не снились».

Длинный заслал своего шныря:

– Узнай, Васька, кто такой, всю подноготную, с кем кентуется, может, есть за ним грешки какие.

Шнырь навел справки и доложил:

– Да нет за ним ничего, мужик как мужик: работает, никому не должен, не играет, с воли хороший согрев получает, со своей хатой делится, а самое главное – с Дедом сдружился.

«Это уже намного хуже», – подумал Длинный. Дед хоть и мужиком был, но с Игроком кентовался, были у них раньше какие-то общие дела, а Игрок, можно сказать, второй человек на зоне. Всю играющую в карты братву он крутил, как хотел, и не только здесь. Всюду, где бы он ни сидел, ему равных не было. За свои двадцать девять лет отсидки, начиная со сталинских времен, ни одному зеку пришлось с ним поплатиться собственной шкурой, проиграв в карты. Марку он держал по нынешнее время. Другу своему, Деду, говорил: «Я, братан, свободы боюсь, как черт ладана. Самое большее, что я там находился, – одиннадцать дней между сроками. Я чуть не извелся, пошел и украл в ларьке двести семьдесят рублей и часы, слава богу, назад привезли. Тут я привык, а там – черт знает, что делать. Люди какие-то не такие». Да и, действительно, идти ему некуда было. Детдомовец, без родни, ни кола ни двора. Так и доживал по зонам.

Длинный долго мозговал, как технически провернуть это дело. Если дал слово Белому – надо делать, хоть и мужик он нормальный, этот Таяновский. Вечером Длинный выбрал момент, когда никого вокруг не было (обычно возле него всегда тасовались кенты), и подозвал к себе шныря: