Ирина Фургал - Третий сын. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть III

Никто не был против, наоборот, все только за, даже у Рики появились особенные планы на этот вечер. Он взял и ушёл от нас вместе с Лалой Паг, наряженной, как куколка. Я даже пикнуть не успел с целью запретить ему вдвоём с малявкой бродить по городу. Я поглядел беспомощно на Лёку, ожидая, что он, по обыкновению, скажет мне, чтобы я отстал от ребёнка, не мешал его личной жизни и ничего не боялся: Рики самостоятельный парень, и волшебник, к тому же. Я бы подбодрился. Но Малёчек и не думал говорить: «Брось, Анчутка, всё хорошо будет», – а выглядел озабоченным и встревоженным. Глядел в ту сторону, где скрылись Рики и Лала, хмурясь и кусая губу. Подбадривающие слова сказала мне Ната, которая была далека от всяких подозрений.

Но мы с Лёкой решительно не знали, куда девать Ловкача. Оставить на судне, вроде как для охраны? Взять с собой? Но зачем он нам нужен с такой унылой и подозрительной физиономией? Кохи – это другое дело. Против Кохи никто не возражал, хоть у него тоже не было пары. Кохи не злился, не делал угрюмый вид, ни на кого не рычал. Будет себе тихо мечтать о своей красотке, а может, даже и встретит её. Не встретит – просто потанцует с кем-нибудь, хоть с сестрой, с Мадинкой.

Такая странная любовь к неизвестной девушке и отсутствие грозного родительского пригляда сделали Кохи мягче, даже нежнее, улыбчивей, веселей. А Воки я уже просто боялся. Мне даже мерещились в нём признаки сумасшествия, одержимости. Вы бы тоже заподозрили. То он был спокоен и говорил, как нормальный, то, кажется, едва сдерживал гнев, и, кажется, больше, чем мужа любимой женщины, возненавидел Кохи. Тот даже избегал обращаться к нему. Если же Воки приходилось говорить со старшим из Коркиных детей, мне казалось, что его вот-вот начнёт трясти от упрятанной под угрозой бойкота ярости.

Что касается Петрика, то Ловкач относился к нему по-прежнему, с чуть заметным подобострастием, но избегал смотреть в глаза. Мадина сказала мне, что Воки обязан Чудилке многим. Тот и в долг давал – я знал, конечно, об этом, но, что Воки склонен к азартным играм, услышал впервые. И, давно уже, Петрик вытащил Ловкача из Някки, когда тот тонул. А тонул Воки потому, что балуется веселящим порошком. Я, как вы помните, узнал об этом совсем недавно, от Лёки, да и он сам сообразил это незадолго до того, как мне сообщить. Отвратительный порок. Петрик знал, но никому не говорил. Однажды Воки попытались ограбить в порту. А Петрик, который бегал туда навестить знакомого капитана и возвращался в темноте, помог Ловкачу отбиться. Тот нормально дерётся, но в ту пору у него была сломана рука. Мало того. Помните, я рассказывал, что Воки за какую-то оплошность выгнали со службы в таможне, а Малёк и слова не сказал в защиту товарища, потому что подозревал, что это далеко не оплошность? Ловкач поплёлся к Петрику, напел ему о кошмарной жизни с папой – алкоголиком, и тот, добренький наш, взялся побеседовать с суровым и грозным дядей Тумой, начальником таможни. Чудик сильно рисковал здоровьем, потому что в целях самосохранения, с дядей Тумой лучше не разговаривать вообще. Однако, он добился того, что Воки простили и приняли обратно. И всё в таком духе.

– Была охота возиться с аферистом, – проворчал Лёка, выслушав Мадинку.

Представьте теперь, как Воки «обожал» Малька. Так и заявил ему в самом начале путешествия: он, мол, знает, как Лёка плохо относится к нему, хорошему, искреннему и честному. Поэтому будет лучше, если они станут поменьше общаться. Это после того, как Лёка как бы вообще и между прочим сказал, что обязательно потребует наказания для того, кто на борту «Комарика» вздумает баловаться веселящим порошком. И при этом в упор смотрел на Воки.

После разговора с Мадинкой Лёка спросил Чудилку, как он не видел, с кем дружит, и за кого заступается, и кому помогает по жизни?

– Ну, понимаете, – залопотал Петрик, – веселящий порошок творит такие дела с людьми… Они становятся злыми, нервными, глупыми. Совершают мерзости. А что я? Миче и сам с Воки приятельствовал.

Это так. Но наши редкие совместные дела и чуть более частые пирушки не позволили мне разглядеть, насколько отвратителен Воки. Для этого стоило попутешествовать с ним, тесно пообщаться в мирке небольшого судёнышка. Не думаю я, что виной душевной гнусности Ловкача только веселящий порошок.

– К тому же, мне было жаль его, он потерял отца, – сказал Петрик. – Можно понять, почему он за эту отраву схватился.

– Потерял отца? Когда? – поразились мы, наплевав на глупые слова о понимании.

– Ну… Недавно. Весной. В конце весны. После того, как я упросил дядю Туму вернуть Воки на таможню.

Вот те и раз!

Я не выдержал:

– Ты что, Чудила? В самый день возвращения нашего флота я говорил с Воки о его отце. Тот брехал, что отец жив, пьёт, и даже понятия не имеет о пиратах.

– Петрик! – потеряв терпение, не сдержался и Лёка. – А говорят, ты из тайной полиции. Вот ни за что поверить невозможно!

– А! Вы в этом смысле, – нахмурив брови, протянул он, но мы с Мальком уже не могли беседовать с этим чудилой. Мы ушли, оставив его в одиночестве размышлять о соотношении ненормальной доброты к профессионализму тайного полицейского.

И вот, мы с Лёкой были совсем не рады, когда, нацепив на физиономию добродушную маску, этот Ловкач потащился за нашей компанией на танцы. Никто не отменял телеграф, почту, курьерскую службу, месть Корков своим детям, да и в каком-нибудь притоне наверняка очень тайно торгуют веселящим порошком.

А то, что злой пиратский волшебник в этот вечер оставит нас в покое – так это я по себе судил. Я ни за что не стал бы мстить кому бы то ни было на танцах, в окружении людей – это может причинить им вред.

Лёка шепнул мне:

– Ладно, улыбнись. Хуже было бы, если б Воки на судне приготовил для Терезки очередную каверзу. И при этом опять на Кохи свалил. А так они оба на виду. Только не подпускай к Чудилушке Чёрного Мстителя. Он может попытаться подобраться в толпе. И даже с обычным ножом.

Ну, с этим справиться легко. Я принял все меры безопасности, на которые был способен. Ну и конечно, ребята дали слово следить за безопасностью Петрика и Терезки по очереди и всем скопом, не забираться на возвышения и не бродить отдельно от других.

Я развеселился – грех в такой вечер заниматься размышлениями о преступниках. Я занялся Натой, потому что она не заслужила, чтобы я портил ей настроение.

Праздник был восхитительным. В парке мы натанцевались от души. Мы кружились то со своими дамами, то меняясь. Покупали им маленькие сувенирчики в ларьках, убегали целоваться в тень, просто стояли, отдыхая, любуясь расцвеченной огнями тёмной рекой, звёздным небом и силуэтами гор на том берегу. Терезка танцевала тоже. У неё ни капли не кружилась голова, её никогда не тошнило, она редко жаловалась на усталость, одолевающую беременных, и никогда не отлынивала ни от каких посильных работ на «Комарике». Вот только движения её стали замедленными, и, танцуя, она была осторожна. Терезка упорно держалась там, где пореже толпа и танцевала она далеко не всё – берегла себя.