Татьяна Свичкарь - Двойные двери

– Тут Коле в голову пришло, как же мы в ЗАГС, с невестой, и без букета цветов. Вытащил он меня на остановке и побежал к той сирени, чтобы букет наломать. Хорошо, я глазастая, увидела – грозой провод электрический оборвало, и от в той сирени запутался. Я как закричу страшным голосом: «Стой!» А то не за кого было бы мне замуж, выходить, – заканчивала она.

Вот и сейчас. Антон уже сделал Николаю вановичу укол диклофенака, уже достал из своего докторского саквояжа мазь («Дважды в день – утром и вечером, поясницу и ноги, а то я вас знаю – когда еще Прасковья Николаевна в город в аптеку соберётся) и старички уже готовы были ещё что-нибудь вспомнить о годах минувших и рассказать не торопясь, когда Антон сам заговорил о барском доме, где недавно побывал.

– Видали, Николай Филиппович? Соединили всё в одном флаконе – флюгера восемнадцатого века, крыльцо резного дуба, пластиковые окна и спутниковые тарелки…

Неожиданно Николай Филиппович подержал его с энтузиазмом:

– Это ещё что! Я ведь ходил, любопытствовал… Не спрашивай как, Антоша, я ж строитель, мне такие старые дома – во как интересны! Так ведь наняли они шут знает кого для своих переделок, гастарбайтеров каких-то. Я уж хозяйке этой объяснял – дом уникальный, тут абы какие специалисты не подойдут, тут профессионалы высокого класса требуются. А ей, видать, сэкономить хотелось. Не знаю, что там у неё за проект, да только одну несущую стену ей таки сломали. И с поребом там непонятка полная…

– С погребом?

– С ним. У такого дома должен быть подвал, вот не убедишь меня, что иначе там – а они говорят – глухой фундамент! То ли залили повал этот бетоном, то ли просто заперли, но чего врать-то?

Ещё больше удивила Антона вторая его пациентка, которую ему предстояло навестить в этот день. Тоже старушка, и тоже «из простых – не из новых русских. Вернее, не совсем из простых. Антонина Григорьевна была тут легендарной фигурой. Приехала в Рождествено в пятидесятых годах прошлого века, юной учительницей со светлой косой через плечо и огромными голубыми глазами. Начала преподавать историю – школа тогда тут была шумной, детей много, а две смены учились. Замуж Антонина Григорьевна так и не вышла, но, благоаря энергии своей, организаторским способностям, через несколько лет стала директором школы, и ушла с этого поста, когда ей было уже за семьдесят.

Если и считали её тут немного странной – ни мужа, ни детей, да ещё увекается сахаджа-йогой, то всеобщее уважение к ней было бесспорным. Уже дедушки с бабушками приводили в школу своих внуков, и вспоминали, что сами учились у Антонины Григорьевны.

Абсолютная бессеребренница, в виде подарка себе к юбилею, она просила главу сельсовета сделать новый пристрой к школе. Она говорила, что коллекционирует только одно – добрую память о себе. В последние годы она заслужила ещё большее уважение сельчан, взявшись довести до более-менее приличной кондиции тяжелейшего мальчишку. Он и говорить то толком не мог, а ото всех, кто приходил к ним в дом, прятался под кроватью.

Родители были в отчаянье, и готовы на всё, чтобы единственного сына не сдавать в интернат. Тогда появилась Антонина Григорьевна, и первым делом залезла к Саше под кровать. Уселась рядом с онемевшим от удивления мальчишкой, и сказала:

– Сашенька, случилась страшная вещь. У тебя в ротике перепутались все буквы. Но мы с тобой их будем понемножку расправлять, как ничточку и наматывать на клубок, и вывязывать из них слова. И ты у меня заговоришь.

Позже она говорила, что выхаживать такого ребёнка тяжелее, чем стоять у мартеновской печи. Но Сашенька и вправду более менее связно заговорил, и потом, под присмотром всё той же неутомимой Антонины Григорьевны окончил дома девятилетку экстерном, и какие-то компьютерные курсы и сейчас зарабатывает себе этим на жизнь – делает на заказ сайты.

С болезнями у Антонины Григорьевны были сложные отношения. Она преподочитала ни на что не жаловаться и до последнего края не пить никаких лекарств – полагалась на заитные силы организма, а пуще всего – на помощь высших сил. Хотя уже даже расписаться не могла – так тряслись у неё от болезни Паркинсона руки.

Но в последние дни она схватила такой сильный бронхит, что задыхалась и не могла спать ночами. Пришлось вызвать Антона.

Дом у Антонины Григорьевны был хоть и большой, но казался пустым – мебели тут было минимум, только самая необходимая. Да и то хозяйка не так давно продала кухонный гарнитур, чтобы съездить в Москву, на встречу своих «сахаджистов».

Антонина Григорьевна полулежала на диване, на высоких подушках, так ей было легче дышать. Еще до того, как приступить к осмотру, Антон пошёл в кухню, ставить чайник. Чаем нужно было непременно Антонину Григорьевну напоить – и с ложечки, сама её удержать в трясущихся руках она уже не могла.

Выслушав, смерив давление, сделав уколы Антон налил, наконец, хозйке чашку чая, положил на блюдце мягкое печенье.

Он поил её из столовой ложки, хотя нужно было бы ему уже спешит – скоро амбулаторный приём начнётся.

– Вы, говорят, с таром доме были? – вдруг спросила его Антонина Григорьевна, и пояснила, видя его удивление – Мне аша рассказывала.

Горничная хозяев, Маша, была её соседкой.

– Вы видели Симу? – голос Антонины Григорьевны был нетерпеливым, – Там живёт девушка, Сима, моя бывшая ученица, вы её видели, когда ходили туда?

Антон покачал головой.

– Но вы же ещё там будете? Постарайтесь увидеть Симу. Такая способная девочка, поэтическая натура… Так тонко всё чувстовала, описывала… В ней был потенциал, может быть, писательницы, поэтессы. Но такая несчастная судьба. Осталась сиротой, почти нищенствует… Я недавно видела её из окна – она тут пробегала. Увидите – посмотрите на неё, как врач. Она стала совсем бесплотная – кожа и косточки. Вы же не возьмёте с неё денег, правда? Ей просто нечем будет вам заплатить… ей надо еще жить, совсем ведь еще девочка.

**

Антон наткнулся на него случайно, когда возвращался домой. Сначала он с полной уверенностью решил, что это мёртвая собака – маленький комок грязной рыжей шерсти в зелёной траве. И всё-таки замер на несколько секунд, приглядываясь. И с удивлением увидел, что рёбра чуть-чуть приподнимаются. Но собаке, без сомнения было очень плохо.

До дома оставалось буквально два шага. А здесь у него ничего не было с собой, не было, чем помочь. Антон сбросил с плеч лёгкую куртку, завернул собаку – она реагировала слабо, еле-еле приподняла голову. Лёгкое тельце, проступающе под ладонями косточки.

Придя домой, Антон уложил собаку на веранде, на ветхом диване, стал осматривать. И закусил губу. Это был старый кокер спаниель. И он, по всей видимости умирал. Он был уже очень стар, абсолютно слеп – катаракты на ооих глазах, запущенный отит – уши гноились. Большая опухоль на животе. Но не это заставило содрогнуться Антона. Для него было очевидным, что собаку выкинули. Местные никогда не взяли бы псину такой «бесполезной» породы, требующую тем более ухода за шерстью. На цепь такую не посадишь – а тут у всех собаки поголовно или сидели на цепи, или бегали спущенными по двору, охраняли.