Елизавета Ставрогина - Прыжок

– Он спас ее! – вдруг воскликнула девочка помладше.

Минуты через две подоспела скорая помощь, все время дежурившая у входа в парк. Девочку положили на носилки и поместили в машину реанимации. У берега уже собралась целая толпа зевак. Многие отвлеклись от концерта, посчитав событие на реке более интересным и увлекательным. Все они сверлили глазами мокрого Фридмана и перешептывались. Ребята пониже вставали на цыпочки и вытягивались, как сурикаты, чтобы только хорошенько рассмотреть, что же происходит на берегу.

– Я больше никогда, никогда не буду пить! – прошептала светловолосая девочка своей подруге. Та кивнула и смахнула слезку с пухлой щеки.

Концерт закончился, толпа рассосалась, и они вчетвером подошли к сцене, чтобы захватить Мари и Рому и уже вместе поехать домой. Ощутив землю под ногами, Маша первым делом уставилась на промокшего до нитки Григория. Рубашка его собрала с тела всю влагу, и теперь малейший ветерок заставлял его лихорадочно трястись. Они с Мари встретились взглядом, и ее тут же, словно молния, поразили спокойствие и какая-то неведомая сила его глаз. Они смотрели на нее так бесстрашно и с таким нескрываемым вожделением, что она смутилась и потупилась. Нелли о чем-то беспокойно рассказывала Лузову, тот периодически удивленно двигал бровями и многозначительно кивал, поглядывая на Фридмана. Зубов скрылся где-то за спинами и не выглядывал. Мари даже забыла о том, что он вообще существует. В ее мире не было ничего, кроме этих синих глаз, страшных и завораживающих. Казалось, она вот-вот утонет, задохнется, умрет. Но ничего не случилось, Гриша отвел взгляд в сторону и улыбнулся кому-то в ответ. Зубы его громко застучали. И тут Маша вдруг вышла из оцепенения.

– Да он же насквозь мокрый! Дайте ему кто-нибудь куртку! – сурово воскликнула она, смотря на Рому. Лузов глупо ухмыльнулся, снял с себя свитер и протянул Фридману.

– Дурак, не догадался, – промямлил он. Машу до бешенства раздражала эта постоянная манера Лузова теряться в компаниях. Как увлеченно и красиво он разговаривает с ней наедине! Ну почему, почему он не может вести себя нормально в присутствии других, так же смешно и остроумно шутить, блистать своими знаниями? К чему эти ужимки, глупость и дурацкое заикание! По правде говоря, ей было очень досадно, что он такой несуразный и нелепый. Ей хотелось, чтобы каждый новый знакомый видел в нем то же, что видела она. Но как же он мямлит, прямо как баба! Она раздраженно закатила глаза и направилась к выходу.

Гришу вся эта история, видимо, задела за живое. Всю дорогу он держался обособленно от всех и молчал. Ни Ксюша, ни Нелли его уже не трогали. Они шли рядом с Мари и поминутно переглядывались, хихикали или перешептывались.

«Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить…

Мне близок Бог – но не могу молиться,

Хочу любви – и не могу любить» 10 10 Гиппиус Зинаида Николаевна (1869-1945гг.)/ «Бессилье»

У Григория Михайловича Фридмана впервые за долгие три года так трепетно забилось сердце. Вспомнив вчерашнюю встречу с Мари, он сладострастно подумал о том, что обязан сейчас же заполучить ее. Он привык, что желания его исполняются сиюминутно, и именно по такому принципу жил. Разгульная молодая жизнь его вполне устраивала. Человеком он был достаточно обеспеченным, пробившимся, так сказать, «из низов», и даже мог похвастаться, что заработал все своими усилиями. К двадцати восьми годам он уже купил машину, снимал крупные апартаменты на Измайловской и управлял хоть и небольшой, но собственной IT-компанией. Смело можно заявить, что это был человек, довольный своей жизнью. Однако у каждого – свои печали и свои тараканы в голове. Фридман редко подпускал кого-то слишком близко. Единственным исключением был, пожалуй, Зубов, который за годы дружбы ни разу не совершил ни одной подлости. Оперируя выражениями великого классика, надо признать, что Зубов был в этой дружбе рабом Гриши 11 11 «Я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого»/М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени» . В глубине души Фридман осознавал, что стоит ему исчезнуть – и Андрей просто пропадет в этом огромном мире. И все-таки Гриша любил Андрея так же беззаветно и верно, как тот его.

Они открывали друг другу все, не утаивая даже самых мерзких грешков, но Андрею удалось-таки скрыть главное. Гриша никогда в полной мере не представлял, насколько глубока финансовая яма, в которой сидел его товарищ. Ослепленный успехом друга, Зубов, быть может, просто стеснялся говорить о своем бедственном положении и продолжал заниматься криминальной торговлей из-под полы.

В августе Мари попала в больницу. От несусветной духоты она свалилась в обморок прямо в метро по дороге на работу. Врачи не рискнули отправить ее обратно в летнюю жару, перестраховались и оставили в палате «полежать недельку». Тут было тоскливо. Серо-желтые стены мычали по ночам, плакал в соседней палате ребенок. Соседка Маши – сорокалетняя полная женщина с аппендицитом – беспрестанно охала, сморкалась и кряхтела, чем доводила молодую пациентку до припадков раздражения. Спасали наушники, книги и фильмы. Почти каждый день приезжали родители, привозили еды на месяц, как будто Машу отправили в трудовой лагерь, а не в больницу. Впрочем, дородная соседка, которую почему-то никто не навещал, съедала большую часть привозимого, а родители радовались, что у их дочки такой хороший аппетит.

Случались и минуты спокойствия, когда Ларису Иннокентьевну (так звали соседку) выводили из палаты на процедуры. На них она могла торчать целых полтора часа, и это было поистине прекрасное время свободы и расслабления.

На третий день Маше написал Фридман и предложил встретиться. Она, посмеявшись, отправила фотографию из палаты и пригласила его на свидание в больницу. «Кто знает, суждено ли нам еще свидеться…» – шутила она. Выпытав номер лечебницы, Фридман пропал на целые сутки. Мари и думать о нем забыла, как вдруг он, вытянутый и кудрявый, появился в дверях палаты, улыбаясь всем лицом. Воротничок его поло был по-летнему расстегнут, весь он дышал здоровьем и ягодной свежестью. В руках он сжимал плотную ножку букета, перевязанного розовой лентой. Маша присела на кровати, поджав под себя ноги, и долго удивленно разглядывала гостя. Лариса Иннокентьевна ушла на физиотерапию; солнечно бликовало окно, слепя лучами и разбрасывая их хаотично по палате; от угла разрезала стену ползучая полоска света.

– А вот и я! – торжественно отрекомендовался Гриша, беря из угла стул и усаживаясь на него. Букет он положил на кровать – прямо Маше в ноги. Она улыбнулась.