Ольга Набережная - На ять

Конец восьмидесятых. Смутное для моей памяти время, стерлось почти все, а что не стерлось, то посерело и выцвело как-то. Уж не знаю – почему. Я заканчивала десятый, и пора бы было уже давно определиться, куда поступать. То, что я – законченный и неисправимый гуманитарий, было ясно еще с класса седьмого. Читала запоем все, что листалось. Кроме, конечно, технической литературы. Благо, у меня родители были хоть и не филологи, но литературу любили, папа, правда, классику не жаловал, а мама по полночи просиживала с книжкой возле печки, теребя в наманикюренных пальцах одну сигарету за другой. Иногда с родителями по очереди читали что-нибудь, а потом дружно, втроем, обсуждали до кулаков по столу. Вкус к хорошему слову мне никто не прививал, книги дома были настолько разными, бессистемными, собранными по принципу «что удалось достать», что у меня ум за разум заходил иногда. Записалась в библиотеку. Помню, как шла привычным маршрутом, и дорога казалась такой длинной, такой нескончаемой. А потом войдешь вовнутрь, вдохнешь того книжно-пыльного, сладковатого воздуха и все – тебя нет на час или два. Обратно несешься, словно ветер в спину подгоняет, и не замечаешь, как уже дома, на диванчике с заветной книжкой в руках. Так что, в принципе, мое детство, наполненное разноцветными, потертыми переплетами, и определило мой выбор. Я поступила на отделение русского языка и литературы в педагогический институт. Из родного Н-ска уехала к тетке в большой сибирский город. Но я не жалела. Я была напоена романтическими бреднями о самостоятельной, независимой жизни, которая оказалась совершенно не романтичной.

Общежитие иногородним не давали. Пришлось с двумя такими же бедолагами снимать комнату в частном секторе, потому что на какое-либо другое жилье денег не хватало. До сих пор помню, как в особенно холодные дни наши батареи, которые обогревались от печки, перемерзали. Прибежишь из института, печку раскочегаришь, а батареи холодные. Приловчились потом. В жестянки из-под селедки насыпали угольков и подставляли под самый низ длиннющих, во всю комнату, труб. Отогревали, готовили ужин. Девчонки садились за конспекты, а я за книжку. Была уверена, что мне зубрежка не нужна. И так все знаю. Ох уж этот юношеский оптимизм! Первые пары я безбожно просыпала, с физкультурой тоже не складывались теплые отношения. Потому что был бассейн, в котором проходили занятия, а у меня не было купальника, и я не умела плавать. Ну, и медосмотр надо было проходить, а все анализы сдавались с утра. Утром я встать не могла, потому что до четырех-пяти утра общалась с Чеховым или Голсуорси. Вот такой образовался замкнутый круг, который я сама для себя нарисовала. Но первую сессию я сдала. Чему сама была несказанно удивлена. Мне учиться нравилось. Но нравилось только то, что я действительно полюбила. То, что я ненавидела, я даже не пыталась учить, или хотя бы стараться понять.

Преподаватели меня любили. И делали скидку на мой, как они говорили, «удивительно несобранный, но, несомненно, талантливый» серый комочек в черепной коробке. А летнюю сессию я не сдала. Физкультура отомстила за мое невнимание к ней. Чтобы не вылететь вовсе, оформила «академ». И задумалась. А дальше что? Домой? Ну была я на зимних каникулах. Туманно, холодно, застывше как-то. А мне все время хотелось чего-то другого, радостного и необыкновенного. Большой город умело расставил сети, и я в эти сети попала глупой, беспечной птичкой, живя, как миллионы моих сограждан, извечным русским «авось». Решила остаться.

Мама подсуетилась, поспрашивала знакомых, и для меня нашлась комната в двухкомнатной квартире, с еще одним хозяином. Папа был против, но я твердо и слезно пообещала, что найду работу и денег с них требовать не буду. А дальше началась сказка! После годичного проживания не то, что без ванны, но даже без воды, элементарно текущей из крана, я словно попала в рай. Отдельная комната. Кухня с собственным столом и холодильником. Правда, без балкона, но было огромное трехстворчатое окно, возле которого я бездумно просиживала часами, слушая шум трамвая и глядя на спешащую толпу. Я уже и не помню, о чем я тогда думала. А шум стучащих колес почему-то остался в памяти… Хозяином второй комнаты оказался молодой парень, хозяйственный, расчетливый и, как говорится, «себе на уме». Но не злой. А это главное. Днем к нему приходила его девушка, они надолго закрывались в комнате, потом Танюшка бежала в душ, а после они довольные, с обожанием глядя друг на друга, пили в кухне чай. Бывало, поболтать к ним выходила и я. Хорошие были вечера. Домашние почти. Иногда Игорек устраивал вечеринки. Дело молодое, да еще почти вся квартира в собственном распоряжении. Приходили одноклассники, друзья с работы. Пили, кстати, почему-то немного. Ни разу никого из них я не видела в обнимку с унитазом или скукожившегося на коврике в хмельном сне. Веселились, слушали музыку, танцевали, о чем-то громко спорили, перебивая друг друга. Я в такие вечера забивалась в свою комнату и старалась не высовываться. Ну, чужой я себя чувствовала на этом празднике жизни. Да и работа моя не предполагала веселья. Я устроилась работать в Дом малютки для детей-отказников с физическими и психическими отклонениями. Что это за дети были – не хочу сейчас рассказывать. Но каждый раз, приходя на работу, я давала себе слово, что мой последний день здесь. А наутро снова ехала туда, словно кто-то пистолет к виску приставлял. А вечером, опять, как выжатый лимон, совершенно эмоционально опустошенная, я устало возвращалась домой, словно боль каждого брошенного ребенка я пропустила через себя…

Однажды в одну из таких вечеринок раздался деликатный стук в дверь. А я уже устроилась с книжкой, на тарелке ждали розовобокие докторской колбасой бутерброды, и очень хотелось тишины. Я вот сейчас думаю, а как я тогда не скурвилась-то? Молодая же, без папы-мамы под боком, без пригляда и назидательного ока. Ни порок, ни соблазн не брали меня. Не хотелось как-то. И сборища шумные, и мальчики не особо интересовали меня. А вот при этом стуке душа у меня замерла. Вот как будто позвал тихонько кто-то. Позвал и примолк. А я прислушивалась к ритму сердца и все не решалась сказать «да-да, войдите». Стук раздался еще раз, и я слезла с дивана, кутаясь в теплый платок. Распахнула дверь. На пороге в проеме коридорного света стоял парень. Я видела его уже мельком не один раз. Кажется, Вадим. Я, конечно, его приглашение присоединиться к ним не приняла. Испугалась – все-таки компания незнакомая, со своими заморочками. Не очень-то я люблю новых людей и случайное веселье в чужой квартире. А он с легкой улыбкой попросился зайти поболтать. Зашел. Вот в книжках иногда пишут – «время пролетело незаметно». А я впервые ощутила значение этой фразы по себе. Вообще не заметила, как два часа пролетели. Его искали, конечно, звали. Но он отмахивался. Я разглядывала лицо напротив, и не понимала, в чем его притягательность. Обычное. Глаза серые, оспины от ветрянки, рыже-русые волосы. Ямочки! Он, когда улыбался, ямочки лицо превращали в сплошную добродушность и симпатичность. Он ушел, а я заснула с каким-то новым ощущением радости, причину которой я так и не успела понять…