Петр Никитин - Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы»

С большим трудом я нашел свой телефон, в промерзшем кармане он превратился в сосульку. Мне потребовалось довольно значительное время, и такое драгоценное телесное тепло, чтобы отогреть эту черную коробочку, и понять, что телефон безнадежно разряжен.

В бешенстве я бросил телефон в сугроб и издал нечленораздельный звериный крик, вой раненого ежа. После первого крика, я продолжал кричать, уже в восхищении, в восхищении от самого себя. Мне льстило, что где-то внутри сердца, я еще могу ощущать эмоции, не отравленные спиртом.

В это мгновение, я всплыл над сугробом, над замерзшими канавами, устремился ввысь бросив в снежной бездне свое сгубленное тело, канистру, столбы и электрические провода, а потом сделав глоток спирта с ледяным, рабским хладнокровием пополз в поисках, неразумно брошенного, телефона.

Пока я ковырялся в снежной пелене в моей голове, мелкими язвами, мелькали вопросы:

– Почему утром, когда я был еще в безопасности, мне не пришло в голову позвонить близким людям?

– Почему, я не нашел таксиста, и не поехал, туда, где мне были бы рады?

– Где мои ключи?

– Где мой дом?

– Где мой настоящий дом?

– Настоящий? Такое разве бывает?

Телефон, самостоятельно вынырнул из снежного моря и юркнул мне в руки. Не придавая этому значения, после очередного, маленького глотка жизненной эссенции, я вышел на правильную, утрамбованную машинами и людьми дорогу и бодро, с улыбкой на лице, направился к своему тихому приюту.

До этого я шел по сугробам вдоль линии, фонарей, и не видел, что за фонарями, параллельно моему пути, шла расчищенная, замечательный дорога. Мне бы следовало выйти на нее ранее, чтобы спасти ноги от обморожения, чтобы не тратить драгоценное тепло на борьбу со стужей, нельзя было медлить ожидая волшебство.

Ведь волшебство произошло уже на этой твёрдой дороге, моему упрямству, и моему везению, можно было позавидовать. Мне было тепло, мне было весело, весь мир утопал в снегу, а я летел поверх него. Мне ласково, лаяли вслед собаки, канистра неслась выше головы почти как воздушный шар, а душа уже чувствовала свою вторую половинку, с которой вскоре мне предстояло встретиться.

Правда ощущение эйфории прошло, когда я подходил к дому, мой отравленный спиртом мозг уже не контролировал тело. Я беспрестанно ронял канистру, и спотыкаясь падал навзничь. Иногда я не нёс эту бедную канистру, а толкал её носком ботинка, и она с шумом, с кручением словно камень в кёрлинге, неслась по ледяным поверхностям.

Когда среди деревьев и заборов, мелькнули жёлтые окна дома, моё сознание окончательно отключилось, и я начал действовать как подсказывали инстинкты. Себя я видел со стороны в следующем положении:

Человек в растрёпанной одежде, не смог справиться с щеколдой калитки и перелез в палисадник через забор. Канистру, от также зашвырнул через забор, и сразу про неё забыл. Потом он направился в уличный туалет, но по пути прислонился к ёлке, росшей на участке. Взгляд его зацепился за скирду гниющей, или как говорят в деревнях «горевшей» соломы.

Гниение – это процесс который провоцируют маленькие грибки и бактерии. Когда они разлагают целлюлозу выделяется тепло. Стебли сухой травы почти полностью состоят из целлюлозы, забавно что сухие деревянные поленья тоже в большом количестве содержат целлюлозу. Но когда гниют деревья, они в отличии от копны сена почти не нагреваются, процесс идёт слишком медленно. Когда гниёт трава, процесс идёт так бурно, словно действительно она горит, и выделяется много тепла.

Человек, бережно раздвинул соломенные прядки и полез в центр скирды, раздвигая своим телом маленькую норку, в которой ему стало хорошо и уютно. Он закрыл глаза и словно потерял сознание, в его теле всё ещё по сосудам текла тёплая кровь, он двигался, но кожа уже потеряла чувствительность, и не реагировал на уколы соломенных шипов.

Гнилая солома теплотой и влажностью, напоминает живое человеческое тело, я по-видимому инстинктивно вжался в теплую массу, словно в слизистую плаценты, в моём подсознании еще мелькали обрубки бесконечных замороженных улиц, а тело напитывалась природным теплом, испытывало приятные ощущения что-то на подобии, истомы плотской любви, послевкусия после семяизвержения. Я не чувствовал рук и ног, и счастливо парил в невесомой, соломенной колкой темноте.

Интересно есть ли такое видео, как без эрекции и семяизвержения, человек испытывает оргазм, в теплой от гниения травы, массе? Будет ли кому интересно такое видео?

Наверное, такое же ощущение невесомости испытывают северные охотники, когда греются в распоротом брюхе кита или моржа. Более того у них ощущения конечно же острее, ведь они пьют не спирт, а свежую кровь. Кроме того, в брюхе млекопитающих, в кровоточащих лёгких, в печени, в селезёнке растворены гормоны, подходящие человеку. Человек в кровавой мясной ванне впитывает эти гормоны, и испытывает ощущения, не связанные с жалостью или злостью, они другого порядка.

Интересно, городские жители, обитатели бетонных коробок, ценители тёплых батарей и ковров испытают ли они возбуждение если увидят видео, как самоед скидывает унты, меховую малицу и голышом ныряет в требуху, в кишки в разрезанное сердце?

Наверняка свежие кишки кашалота пахнут наподобие тайского рыбного соуса или японской суши-столовой, и видео вызовет не сексуальное, а гастрономическое возбуждение. От просмотра такого видео у многих разыграется аппетит.

Запах гнилой травы вызвал во мне уже давно забытое чувство тошноты. И мне захотелось кричать, кричать так сильно, как я уже когда-то кричал на Луку:

– Лака! Ты заморыш! Ты заморыш!

– Антип не говори так – мямлил Лука – Ты не прав.

Но я был прав. Я всегда был прав, Лука не мог со мной спорить, мне было жалко его, кроме меня никто не мог ему объяснить – что к чему и как делаются дела, на этой огромной голубой планете полной людей и денег.

Не знаю точно, как я относился бы к Луке, если бы моё тело, физически продолжило функционировать. Но оно смято, раскурочено, раздавлено, и представляет собой высохшую лепёшку из засохшей крови и раздробленных костей. В данный момент я заперт и между шершавыми плитами известняка в одной из Саблинских пещер, и не имею связи ни с кем из своих прежних друзей, кроме Луки. И именно с ним я веду свой монолог.

И это не удивительно, мы познакомились с Лукой ещё в раннем детстве, я помню его раньше, чем себя, и всегда он бесил своим поведением. Он вынуждал меня его бить, воспитывать и наказывать. «Заморыш» самое безобидное прозвище какое я ему дал, в последнее время всё чаще вместо его имени «Лука» в моём сознание проносится слово «Лака». Со стороны, мне кажется это слово Луке подходит больше чем настоящие имя, и, наверное, он сам себя так тоже называет.