Петр Никитин - Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы»

– Государству выгодней править стадом, это товар. И чем раньше человек становиться товаром, тем лучше.

– Дети это святое!

– Ваше лицемерие и ханжество не является аргументом в нашем споре.

– Дети это святое! – женщина служила, пресс-секретарём у предыдущих президентов, и поэтому привыкла повторять одни и те же фразы.

Я понимал, что диалог двух людей, это всего лишь видение, вызванное отравлением этиловым спиртом. Но мне нравилось за ним наблюдать, и слушать настоящие человеческие слова.

– Государству требуется стадо – сказал президент – Я рад что предыдущие власти оставили мне послушный народ, которому к счастью наплевать на себя и своё будущие. Я очень рад что мои предшественники, уловили колебание мировой конъюнктуры, и пользуясь низменными потребностями людей, смогли убедить из отказаться от собственных детей.

Журналистка выпучила глаза и с бараньим упорством смотрела в камеру: – Дети это святое! – сказала она.

– Ваши слова – это эталон! Дети это святое! Лицемерие это святое! Ханжество это святое! Тщеславие это святое! С такими словами мы увеличим продажи. Единственно что такие старые бренды как: «вундеркинды», «эрудиты», «дети-индиго», «наше будущие», «новое поколение» – уже устарели. Нужно вводить новые. Как вы думаете, под каким брендом, дети лучше пойдут в продажу? Концепция бренда должна быть такова, чтобы родителям было удобно делать вид, будто они ничего не понимают.

– Я-то здесь причём? – воскликнула журналист – Это всё они! Я занималась другими делам.

– Своим примером Вы вдохновляли людей игнорировать воспитание детей.

– Дети это святое!

– Дети это святое – сказал президент – Вы сделали всё что могли. Благодаря вам, мы лидеры в мире по искалеченным детским судьбам. Такой ребёнок с лёгкостью забывает о своей Родине, что и является завершением сделки при продаже. В связи с этим я предлагаю вам и всем присутствующим мычать и хлопать в ладоши.

Видение сфокусировалось таким образом, словно это трансляция на синем экране. Послушались аплодисменты и радостный смех. Видимо рядом с будущим президентом находилась приглашенная публика.

Журналист вращала выпученными глазами стараясь скривить сопутствующую ситуации мину на лице.

– Вы тоже мычите и хлопайте в ладоши! – обратился президент к своей собеседнице.

– Я? – журналистка вздрогнула

– Вы – президент обворожительно улыбался – вы показали пример пренебрежения к детям. Теперь покажите пример мычания.

– Я не буду! – взвизгнула женщина

– Почему? – президент искренне удивился – Вы вместе с моим предшественником создали конвейер по переработке детей в социологическую продукцию, эти аплодисменты благодарность вам, за работу.

У журналистки в глазном яблоке лопнул сосуд, но в следствии бесконечных пластических операций она не почувствовала боль. На её фальшивых щеках и гуттаперчевых губах играл подкрашенных румянец.

– Вы съели собственных детей – резко сказал президент – Вы были примером для подражания. Многие россиянки последовали за вами и потеряли человеческий облик.

– Вы лжете – пафосно воскликнула фальшивая женщина – Мой сын, Фёдор, он работает…

– В министерстве образования – прервал её президент – Это народ дал ему работу, от Вас Фёдор Леонович мечтал получить совсем другое.

– Он получил всё о чём мечтал!

– Он мечтал о братьях и сестрах.

Женщина растерялась её лицо словно первым заморозком дернулось сеточкой предвестников морщин

– Он мечтал о братишках, а вы делали аборты – президент говорил обворожительно словно актёр – сколько абортов вы сделали?

Женщина молчала. Её настоящие морщины пробились сквозь пластмассу, и пронзили щеки и уголки губ, она физически не могла говорить.

– Вы по примеру собственной матери, как и она делали аборты – президент потерял интерес к своей собеседнице и смотрел прямо в камеру – В вашей семье все женщины делали аборт. Если вам вдруг стало грустно, и вам нужно сделать вид что ничего ужасного не произошло, и вы ничего не понимаете, тихонько кивните в экран, я вам помогу, подскажу что делать.

Журналист кивнула.

– Лицемерия и ханжество – прошептал президент – лицемерие и ханжество. Дети это святое.

Журналист, пресс-секретарь бывшего президента, мать замминистра образования, захлопала в ладоши и что есть мочи, вытянув губы трубочкой протяжно заверещала:

– Му-у! Му-у!

Президент снял пиджак и остался в украшенной мезенскими узорами жилетке. В руках у него блеснула рапира. Ей он уколол меня в колено, и я очнулся.

На самом деле никто, никого не колол рапирой. Это я во сне неловко пошевелил затёкшей ногой и меня разбудил нитчатый мышечный спазм. Мне понадобилось время чтобы сориентироваться во времени и пространстве.

Электричка, стуча колёсами неслась сквозь тёмное, студёное пространство. За окном пролетели залитые светом новые Кресты. Самая большая в Европе тюрьма. Парень с наушниками исчез, исчезла какофония звуков, испарились контролёры билетов только дрожание стёкол будоражили полупустой вагон. Глотнув спирта я жалостливо с чувством вины прошептал:

– Лучше вы меня заразите СПИДом, лучше я сам кончу самоубийством, лучше я сам буду стадом и буду по команде мычать и хрюкать, хоть на английском, хоть на китайском, хоть на Си ++, только не трогайте моих дочек.

Из моих глаз текли слезы, когда мы прибыли в Саблино я был уже готов встать на колени перед президентом или любом другом представители власти и целовать им пальцы на ногах лишь бы они спасли оставленных и забытых моих дочерей.

Саблино встретило и проводило электричку тусклым и холодным светом фонарей. Солнце давно скрылось за горизонтом. С моста я видел, как медленно, но не отвратимо электрическая гусеница с окнами по бокам так же скрылась в тёмном лесу.

Слезы всё ещё текли из глаз, поэтому я скрывал лицо от редких, равнодушных попутчиков.

Меня тошнило, я не сдерживал желудок, справедливо считая, что так лучше для здоровья. Вкус выходящих из горла жидкостей, был мне незнаком. Но спросить, что это такое, – жидкое, желтоватое, идёт из горла как фонтан было не у кого. В Саблино нет подобного типа специалистов или гурманов.

Мороз, я не чувствовал. Только блеск кристалликов снега, да хруст ледяного наста под ногами, показывал, что температура далеко ниже – 25 °С.

Посёлок был заботливо укрыт чёрным звёздным небом, а запах печного дыма лишь добавлял уюта наступавшему со всех сторон духовному блаженству.

На автобусной остановке, где я оказался после моста, находилось не более десяти человек. Меня продолжало тошнить, я стоял в стороне от света в тени магазина.

Вдруг одна из женщин бросила на снег бумажку, обертку от пирога, и продолжила как ни в чем не бывало беседовать со своими спутниками. Её пристыдили, но не активно, слишком мирно, и бумажка продолжила лежать на своём месте.