Петр Никитин - Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы»

Кроме скучных разговоров, нелепых поступков, алкоголь ничего не привнёс. Вечером я надеялся, что вызванная отравлением спирта спонтанная поездка загород, изменит к лучшему мою жизнь, подарит счастье, но ошибся.

Как обрывки сна, мне привиделись лица знакомых, которые смотрели на меня участливо с укоризной. С их точки зрения, встречать утро рабочего дня в вагоне тёмной электрички на пустынном перроне, признак безответственности и участь неудачника. Я был с ними не согласен, но сформулировать ответ на немой укор не мог. Что-бы лица исчезли я открыл глаза и уткнулся лбом в ледяное окно. Большинство старых друзей и знакомых, уже давно позабыло о моём существовании. Их стиль жизни не предполагал, даже случайную возможность, пусть и в виртуальном режиме составить мне ночную компанию. Утро, это в первую очередь привкус зубной пасты и свежая рубашка, а не открытый всем ветрам и звёздам железнодорожный вокзал.

Дремотные видения, это фантазии эгоистического толка. Эгоизм – это моё естественное состояние, как, впрочем, и у многих других счастливых представителей среднего поколения.

Вчера, во время своего позорного бегства, Добрыня всё время повторял:

– Лука, Лучок тебе лучше остаться. Тебе лучше остаться здесь! Лука ты сам об этом просил. Лучок ты сам об этом просил! Ты сам просил!

О чём я мог его просить? Скорее всего он уехал к себе домой. У него, мне, появляться не стоило, так как жена Добрыни была убеждена, в моем отрицательном влиянии на мужа. Наверное, он уехал домой на такси, ехал, наверное, по дамбе, так быстрее всего добраться до Лахты. Его там ждала тёплая система квадратных бетонных объёмов, которую женщина наполнила комнатным уютом. Если бы я тоже поехал в Лахту, то меня бы там встретил бетонный скелет каркасно-монолитного дома. Этот скелет уже несколько лет не может обрасти мясом, и поэтому, вынужденно я сосуществую на территории своей бывшей богини, довольствуясь воспитанием дочерей.

Добрыня бросил меня, у неизвестных престарелых женщин. А может я остался здесь сам, по доброй воле, в надежде на приключение, вернее в призрачном, робком желании изменить свою жизнь к лучшему, но в Ломоносове это сделать не удалось.

Шли минуты. Волны самоуничижения, одна за другой, с нахлёстом, набегали на сознание, и физически, закрутили водоворот в желудке, в задумчивости, я смотрел на канистру.

Спирт не следовало пить, неразбавленным, прямо из канистры и я знал почему. Попадая в ротовую полость, чистый спирт повреждает эпителиальные ткани. После всего одного глотка, водишь языком по небу и ощущаешь слой мертвых клеток, и на самом языке, и на нёбе, и на деснах. Мои знания в этой области, получены не из веселого интернета и не из бородатых мужских баек, мне довелось лично попробовать чистый спирт.

Однажды в июне в Нижнесвирском заповеднике я сидел за одним столом со своими однокурсниками – экологами. Я выпил водки, и чтобы её запить мне подали металлический, алюминиевый чайник. В чайнике был спирт.

То, что произошло дальше в памяти отложилось блестящей шёлковой лентой. Кто-то в последствии жаловался, что я, на территории учебной базы Университета, голый нырял с причала. Мне лично запомнился, мужик с удочкой.

Мужик поймал в Свири огромную щуку, тыкал мне под нос щучьей мордой и басом кричал:

– Это крокодил! Понимаешь это крокодил!

У щуки была огромная пасть, в нее с легкостью мог бы поместиться кулак. На мощных челюстях сидели белые, острые длинной до сантиметра, зубы.

– Это крокодил! – кричал мужик, распаляясь – Смотри какой крокодил!

– Да, да – растерянно соглашался я, крышка черепа у щуки, действительно напоминала щиток крокодильей кожи.

Потом мужик исчез, а я впоследствии проснулся в поле около дороги, надо мной шумели ветви одиноких берез. В пять утра электричка увезла меня в Санкт Петербург.

Февраль не самое лучшее время, для поиска жидкости, но то, что лёд или снег, можно использовать для закуски, было очевидным. Не заботясь, что поезд уедет, и увезёт канистру я вышел на промозглую платформу, и слепил несколько маленьких, твёрдых снежков, мне пришлось постараться, чтобы найти наст белого цвета.

Когда, отравленный спиртом снег, начал растворятся в желудке, полиция услышала и приняла к сведению крики давешней старухи.

Её крик, как оказалось, до сих пор сотрясал воздух: «Милиция! Меня грабят! Меня грабят! Телевизор! Телевизор!» – и эхо, густой кровью билось в висках, и возможно не только моих, но и у посторонних, жаждущих правосудия людей.

В вагоне щёлкнули металические кулачки, это машинист включил свет, и в салон электрички вошло около двадцати одетых в синюю государственную форму, сержантов и офицеров. Они заняли лавки у противоположного выхода, и лишь мельком обратив на меня внимание, громко загалдели, я слышал смех и шорох одежд. В волнении, вблизи от возмездия, я вжался в своё твёрдое место на лавке и не дышал. Возможно, сегодня они пришли не по мою душу, но проверять мне не хотелось.

Вагон качнулся и тронулся в путь. Вокзал города Ломоносов скрылся за горизонтом правой половинки окна, ему на смену возникли заваленные снежными камнями домики, сараи, переезды и пустыри.

Следующая остановка называлась Мартышкино, когда я жил в ПУНКЕ, мне приходилось бывать в этом посёлке. Вроде бы здесь скрывались за деревьями Лютеранская кирха и старинные дома, которые называют наследием Ингерманландии, но я их не встречал. Здесь, много лет назад, продавали детям жидкость для промывки судового двигателя. Может быть поэтому, сейчас, когда среди снежных горбов и чёрных ясеневых стволов мелькнули рёбра штакетника и глаза мартышкинских фонарей мой желудок резко скрутило, и я впопыхах выскочил в тамбур, сопровождая свои действия, глубокими горловыми звуками.

Полицейские видели, как человек с шумом вышел в тамбур, им было хорошо известно, что происходит в углу железного пространства между дверями и стеной. Двое сержантов направились в мою сторону, и остановились около стеклянных дверей, внутри тёплого вагона. Я смотрел на них из тамбура, электричка закрыла двери и с лёгкой дрожью тронулась в путь.

Мне было не стыдно за свой поступок. Но колени дрожали, я боялся, что вдруг сейчас окажется, что возить спирт в канистрах запрещено, и начнутся различные административные проблемы. И для выяснения причин меня пригласят в отделение полиции. Напряжение росло с каждой секундой. Перегон между Мартышкино и платформой Университет, очень короткий, две-три минуты, и всё это время сержанты наблюдали за моими действиями.

Но страх потерять финансовую независимость, сильнее ужаса возмездия. И когда, локомотив въехал на поворот ведущей к остановке, и на торможении заскрипели колёса я, позабыв благоразумие, под стальным взором пары глаз, вошёл в вагон, непринуждённо взял канистру, и беспрепятственно покинул, и салон и тамбур соскочив на платформу перед самым окончанием остановки. За моей спиной, двери мгновенно закрылись, и электричка скрылась в морозной пелене.