Андрей А. Сорокин - «А дом наш и всех, живущих в нем, сохрани…». Роман

На второй день нашли её, истекающую кровью на крыльце полицейского участка – без руки. Как уж она себе её отсекла – никому не ведомо. Но деревня замерла в шоке. Полковник потом от стыда, говорят за сердце держался два дня, а на третий вовсе уехал, уволился со службы. Хосе в тот же день отпустили. Да только счастье Рады длилось недолго. Пока она в госпитале от потери крови отходила, к Хосе пришла повестка – забрали его в солдаты. Рада из госпиталя вышла – Хосе в армии. Из табора её тоже вывели, говорили, что она рассудка лишилась, кто ж возьмётся с такой в одной кибитке жить? А через месяц пришло письмо, что Хосе шальной пулей убили, при разгоне демонстрантов в столице. Рада поселилась на окраине деревни, научилась из камней бусы делать. Как она с одной рукой управлялась – никто не знал, однако до старости дожила. И Мигель любил старухе помочь, сумасшедшей она не была. Добрая тётя Рада, только взгляд из-под седых прядей глубокий, словно без дна. «Никогда никому в помощи не отказывай», – говорил дед. И лежа на тюфяках в кузове фургона, Мигель слышал эти слова.

Утром его разбудил скрежет ворот. «Эй, парень, просыпайся! Барилоче! Приехали!». Мигель выглянул из кузова. Грузовик стоял перед большими воротами, за которыми виднелся красивый особняк.

– Сюда нельзя, дальше сам, – водитель помог ему вылезти из кузова и похлопал по плечу. – Удачи, амиго.

Мигель протёр глаза. Адрес, куда он должен доставить пакет, Хавьер написал на листке из блокнота. Где он? Куда идти? Зачем он вообще ввязался в эту авантюру. Хотелось есть. В рюкзаке плескалась только бутылка воды и пара маисовых лепёшек, которые сунул ему немой дон Себастьян. Откусывая на ходу, поплёлся по улицам, рассматривая таблички на домах. Сан Карлос Барилоче чем—то похож на старый Буэнос-Айрес. По крайней мере центр показался Мигелю знакомым. Эти места называли аргентинской Швейцарией. Богатые приезжали сюда кататься на лыжах и развлекаться. Наступало раннее утро, поэтому улицы были ещё пустынны.

Первым делом нужно добраться до лодочной станции и найти там управляющего Родригеса.

Родригес оказался высоким коренастым метисом. Сверху вниз оглядел Мигеля и попросил подождать. Станция начинала оживать захлёбывающимися двигателями и скрипом лебёдок. На пирсе собирались группы рабочих, получали задание управляющего и расходились по делам. Родригес забрал пакет и исчез среди эллингов, где хранились лодки. Мигель прождал его с полчаса. Озеро Науэль—Уапи простиралось далеко вдаль, по берегам росли сосны, а за ними стеной вставали Анды со снежными шапками на вершине. «Красиво» – подумал Мигель. Это тебе не пампа с серым песком и колючками по обочинам дорог. В этом что ли озере живёт ваше знаменитое чудовище? Жаль Хавьера, Мигель так и не смог разобраться в том, что произошло. Теперь об этом думать не хотелось, раз уж приехал в такую красоту, хотелось бы остаться здесь бы на пару дней. Родригес появился внезапно, он был взволнован, в руке держал холщовый мешок.

– Держи, – протянул мешок Мигелю.

– Что это?

– А то ты не знаешь! Я смогу тебя переправить на другой берег. Но дальше пойдёшь один.

– Куда?!

– Ладно, амиго, шутки в сторону. Наши ребята всё проверили, дали сигнал. Обстоятельства изменились. Операцию нужно проводить сегодня.

– Не понял…

– Это приказ, приказы не обсуждаются.

– Не понял… Какой еще приказ? Ты кто такой—то мне приказы раздавать?! Что всё это значит.

Родригес ничего объяснять не собирался. Он оглянулся по сторонам и прошипел: «Иди за мной». Через пять минут они уже мчались на моторной лодке по волнам Науэль—Уапи. Метис сосредоточенно вглядывался в противоположный берег, стараясь не выводить лодку далеко от берега.

Вскоре они сбавили обороты мотора и, крадучись, стали пробираться вдоль побережья. Мигель сидел на носу, Родригес – у руля на корме. Он встревоженно осматривал берег. Видно было, что чего—то ждёт. Но его тревога на фоне озёрной красоты в сознании Мигеля никак не прояснялась. Воздух ощущался хрустальным, хотелось дышать и дышать. После ночи в грузовике он уже успокоился. И даже вся эта загадочность с передачей пакета от Хавьера его уже не волновала. Он представлял, как потом будет рассказывать Софии об этом приключении, как с дедом будут хохотать, когда он расскажет ему о танго с красоткой в Санта—Роса. Деду Мигель доверял все тайны. Даже когда c казачатами подсматривали в окно женской бани в детстве, он деду всё рассказал.

Это Троха Пустовалов сбил его с панталыку, любитель женских прелестей с детства. Мигель пришёл как-то раз в общину поиграть с местными пацанами. К вечеру уже расходиться собрались, тут и начал Троха всех подбивать в баню залезть. «Вы бы видели какие титьки у Матрёны Федосеевой! Вы таких титек сроду не видели!» – кричал Троха.

Казаки построили себе на хуторе что—то вроде общественной бани, а рядом чулан для хозяйственных принадлежностей. Если на крышу чулана залезть, то в маленькое окошко можно всё разглядеть. Этот маршрут Троха, видно, хорошо знал. Он так смачно рассказывал про эту красоту, что пацаны решили залезть, своими глазами посмотреть. Тем более, что тогда была суббота, а казачьи девушки в общине банный день не пропускали. Полезли всей компанией, человек пять. Сквозь маленькое окошко видно разве что густой пар, толкая друг друга на пятачке, чуть крышу тогда не проломили. А от того, что шушукались да гоготали, их, конечно, заметили. Пока дядька Митя лестницу к чулану приставлял – пацанов как ветром сдуло. Всем тогда попало так, что потом казачата две недели садиться не могли, а вот Мишку – Мигеля пронесло. Они—то с дедом с общинниками не жили. Казачата оказались молодцами – Мишку никто не сдал. Но он всё равно себе местам не находил, всё думал, что же на исповеди отцу Стефану расскажет? Признался только деду. А тот улыбнулся, да быстро в бороде улыбку спрятал. «Ты, Мишка, больше этой ерундой не занимайся, всему своё время». Больше ему и говорить ничего не надо было. Мигель понимал деда с полуслова. С того дня, кстати, с местными пацанами играл он всё реже.

Дед ему свои тайны тоже рассказывал. Казалось бы, ерундовские вещи: как он украл бабушку из родительского дома, как потом они скитались по всему миру. Как отправляли родителям в Россию открытки из всех стран, где оказывались. Как деда чуть не упекли в тюрьму за бродяжничество в Италии, как он вынес для бабушки пирожное в берлинском кафетерии, не заплатив ни пфеннига. У деда была своя тайна. «Знаешь, что меня спасало во всей моей смутной жизни, Мишка? – спрашивал он Мигеля. – Богу молился. Дурак дураком, а про Бога не забывал. Покаешься, и вроде как на душе легче». Дед, пожалуй, только в разговорах с Мигелем сокрушался, что чего—то в жизни своей не сделал, только Мигель его таким видел. А для всех остальных он был непререкаемым авторитетом, твёрдым, как кремень во всех решениях. За это его вся эмигрантская братия даже побаивалась.