Дарья Лисица - Хрясь и в суп

– А он был воспитанником тут? – охранник кивнул на интернат, возвышающийся своей черной массой над девочкой.

– Да.

– Всех, кто умер тут, – он кивнул на здание, – не хоронят. Негде. Родичей нет, хоронить негде тоже. Вот и кремируют.

– Что делают? – не поняла Аркадия.

– Сжигают тела умерших, – пояснил охранник. – А прах развеивают над озером. Тут недалеко, в лесу. Но там сейчас болото. Лучше туда не соваться.

Но Аркадии было плевать. Она побежала туда, куда указала рука охранника, и вскоре оказалась у того самого болота. Оно было огромным, давно зацветшим зеленым ковром. Но тут пахло лилиями и черемухой, что было странно для подобного места. Солнечные лучи скользили по мху и н сверкал в лучах полуденного светила, деревья хранили молчание: ни единый листочек не смел шелохнуться. Птицы не пели, животные не бродили. Никто не смел нарушить царственную тишину. Никто не имел право на то.

Спустившись к кромке зацветшей воды, Аркадия села на мох и, поджав ноги, посмотрела на этот покой и поняла: если дух Славика где – то тут, то ему должно нравится. Он любил все одухотворённое. А все это место было просто благословлено самим Господом на вечный покой. На вечную тишину.

«Я оставляю тебя тут, – мыслила тогда Аркадия, прощаясь с прошлым, которое, по сути, и так отняли, даже еще раньше, чем она думала. – Спи тут спокойно. Но напоследок я лишь спрошу тебя…», Аркадия встала на ноги и уже вслух спросила:

– …услышал ли Господь твои молитвы?

Ответом ей был легкий теплый ветерок, всколыхнувший темные пряди волос и ударив ветками по лицу девушки. Ударил, а потом обласкал гладкими мягкими листами, утерев слезы.

– Тогда донеси до Него и мои, – попросил со стоном Аркадия, после чего ушла.

И больше никогда не вернулась. Хотела, может быть, да не сложилось.

Ад на Земле был недолгим. Всего два года.

Обычная школа, в которой ребята так и остались обычными школьниками, не чувствующими ни чужого горя, ни чужих переживаний. Они думали по – прежнему лишь о себе, не замечая горечи и слез в глазах. Да оно им было и не нужно.

Сразу они обратили внимание лишь на смешные косички Аркадии и ее вечные круги под глазами, за что прозвали ее «пугалом». Почему – сами, наверное, не знали.

После чего заклеймили Аркадию «дурочкой», когда ей перестала даваться физика и ее задачи. Одноклассница как – то обозвала «старинным огромным комодом с кучей ненужного барахла в голове, вместо мозгов», так и повелось: «Комод, иди сюда! », «Надо спросить у Комода…».

Однако однажды случилось то, что Аркадия никогда не забудет, даже после смерти будет помнить и рыдать.

Увидев, как во дворе издеваются над двенадцатилетним мальчиком, с копной рыжих засаленных волос, голубыми глазами, полными слез и забавными веснушками на лице, Аркадия не вынесла. Подбежала и ударила обидчика по лицу. Малой убежал, поняв, что за него заступились, а для Аркадии настал судный час.

Схватив за руки и за ноги, уже к тому времени выпускники одиннадцатого класса, отнесли ее в женский туалет, в который без стеснения вошли, и окунули голову Аркадии в унитаз, пустив воду.

Аркадия чуть не захлебнулась, но после того, как швырнули на пол, мокрую и еле соображающую, один из хулиганов, расстегнув брюки, запустил пятерню под юбку девушки, и она впервые в жизни оказалась так близко с мужчиной.

Она не надеялась на помощь остальных. Они ржали и снимали на телефон, как она плачет и рыдает, бьется и пытается убежать…

И вдруг на какое – то мгновение ей показалось, что она видит позади ребят его. Славика. В обличии того самого мальчика, который так быстро сбежал и даже никого не позвал на помощь. Она почувствовала вдруг чье – то тепло, коснувшееся сначала ее плеча, а затем и всего организма.

Парень, который уже был готов чуть ли не зубами впиться в ее оголенную грудь, вдруг отступил и, быстро застегивая штаны и утирая с рук что – то красное, кинул нечто блестящее в одну из кабинок и приказал остальным уматывать.

– Сла…вик…

Он склонился над ней и, посмотрев немигающим взглядом, сказал:

– Твое время пришло.

И последнее, что успела спросить Аркадия, прежде, чем увидеть темноту, было это:

– Ты видишь меня?

И Славик успел кивнуть. После чего коснулся губами ее лба и Аркадия, впервые в жизни плача от счастья, ушла за ним во тьму.

«Сын Анхиза, поверь: в Аверн спуститься нетрудно

День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.

Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться-

Вот что труднее всего! »

Вергилий «Энеида».

«Мы идем в тишине по убитой весне,

По распятым во сне и забытым совсем».

Вадим Кузьмин.

Голое тело положили в гроб поверх кисеи. Формалина не пожалели. Белую блузку и брюки, разрезали на две половины и положили сверху, кое-как заправив края вдоль стенок гроба. Пиджак одели полностью. Правая рука была вывернута. Кисть загнута. Пальцы сжаты так, что фиолетовые ногти на несколько миллиметров впились в мякоть ладони. Даже меня на судебной медицине учили снимать трупное окоченение. Правая рука, бинтом, наспех привязана к левой. Ногти так и остались необрезанными, хотя я просил привести их в порядок.

– А вы за подушку, разве платили?

Я не стал спорить и второй раз все оплатил.

–Скажи, ты меня понимаешь?

–Да, – сдавленным выдохом вырвалось из неподвижного рта. Накрыв ее курткой, я помог довезти каталку до лифта.

На двадцать больных неврологического отделения была одна медсестра. С тяжелыми пациентами ночевали родственники. Посреди ночи мать могла разразиться смехом или истошным воплем от которого кровь стыла в жилах.

Я практически не спал. Мне было жутко.

Утром, оставив триста рублей санитарке, я уходил на работу. Это был самообман. Когда бы я не возвратился, памперс был полон, одеяло скинуто, а мать лежала на краю кровати.

Пока кормили через зонд, еду можно было контролировать. Затем, когда мать начала глотать, все что я приносил, к вечеру исчезало.

– Через неделю день города и мы работаем по скорой. Будем принимать гостей, – сказала заведующая отделением.

– Вытрезвитель для чиновников.

– Вот направление на освидетельствование для инвалидности. Да, и не забудьте встать на учет по месту жительства.

Участковый терапевт Одинцов опоздал на двадцать минут. Неспешно переоделся, накормил местного, рыжего кота, перекурил с окулистом и пригласил меня.

Пока я доставал бумаги он смахивал пыль со стола. Над столом висела ксерокопия гравюры с картины Беклина «Остров мертвых». Вероятно, хозяин кабинета причислял себя к великим поклонникам этого художника. Мне стало любопытно, к кому он больше благоволил: к вождю мирового пролетариата или ефрейтору пятнадцатого баварского полка.