Любовь Шапиро - Оборотная сторона холста

– А где же ты бываешь, кроме института?

– В общежитие. Я много занимаюсь.

Почему-то при этих словах ты покраснела.

– Я тоже бываю в общежитие, но тебя там не видел. Ты из комнаты то выходишь?

– Выхожу. Ты наверняка забегаешь в другие комнаты.

– Да! Там, где весело и много красивых девушек. Ты же отказалась быть моей музой. Вот я и выбираю среди других.

После твоих обидных слов я убежала с вечеринки. А мне так хотелось потанцевать. Я хорошо танцевала. Ты ведь этого не знаешь, и уже никогда не увидишь. Юрочка, мы всё пропустили….

Не только они всё пропустили. Они как раз нашли друг друга. А моя мама? Как же она?

Я надела шляпку, подправила поля и подошла к старому зеркалу. На меня, сквозь почти стёртую амальгаму смотрела молоденькая Энни. Я тут же сорвала головной убор, чуть не выдрав половину волос. Не может быть. Я не могу быть дочерью Энни.

Затренькал телефон.

– Анна, у вас не было мысли о том, что наши родители….

– Не надо продолжать…. Этого не могло быть. Дайте мне дочитать дневник вашей мамы. Всё станет ясно.

– Хорошо, постарайтесь это сделать до конца недели. Я должен уехать.

Почему ему тоже пришла та же мысль в голову. Он же не читает материалы моего отца, да и дневник Энни её сын тоже не освоил. Но что-то нас явно сближает.

Ты совершенно не умела рисовать тела. Я тебе не рассказывал, но как-то заглянул к вам в мастерскую. На постаменте, как всегда стоял натурщик. Ты даже глаз не подняла на него. Сидела вся пунцовая…. Такая тишина стоит. Ночь. Помнишь, как мы по ночам гуляли по Москве, и я тебе рассказывал о разных зданиях. У тебя ротик всё время был открыт. Ты только охала при каждом новом открытие для себя.

Больше не могу писать. Всюду грохот, какое-то страшное зарево. Как будто небо горит. Если выживу, буду писать дальше. На всякий случай, прощай.

Это же Сталинградская битва. Первый раз вступили в бой «Катюши». У папы есть даже картина на эту тему. Я повернула холст, который держала обратной стороной. Вот же он – красное с серым отливом небо, темно-зеленая трава и красная земля. А люди где-то далеко. Наверное, это те, кто погиб. Почему-то нет ни одного живого человека.

Я снова перевернула холст. Чуть ниже, чем предыдущая запись нацарапано «Так или иначе в этой битве погибли или были ранены все, кто телесно, кто душевно…»

«Те же, кто выжил, поняли это гораздо позже»

Под этой надписью стоит дата 1963 год.

Время оттепели в стране Советов. Что-то ещё очень важное значил для папы этот год.

Слава Богу, мы уезжаем из Москвы. Хоть и война, но маме будет легче, чем в тех стенах, которые давят как сапоги тех, кто забрал отца. Да и Наташа, и я хотим уехать. Наташа поедет с медицинским институтом в Джамбул, а мы с мамой в Алма-Ату. Там киностудия Мосфильм. Обещали закрыть на всё глаза и взять маму бутафором. Бедная, она такой хороший художник-декоратор. Но сейчас выжить бы. Мама очень плоха.

Зазвонил телефон, я кинулась его искать под картинами, бумагами, которые покрывали весь пол.

– Да, – запыхавшись, откликнулась я.

– Анна, мне нужно срочно уехать, – даже не поздоровавшись, напряженно заговорил Juri. – Звонила моя сестра. У нас в доме происходят странные вещи. Маша уверяет, что кто-то приходил в дом. Она заметила, что вещи находятся не совсем на своих местах.

– У вас, что нет прислуги, которая следит за домом? А может, это сама прислуга и сдвинула мебель, или что там ещё, статуэтки. Серебро.

– Анна, прислуга не могла. Наши работники все честные люди. Главное же, они прекрасно знают, где и что лежит. Им для этого не нужно рыться в столах, в книгах и так далее. Подробности я ещё не знаю.

– Вызовите «Скотланд-Ярд», – мне очень нравилось произносить эти слова. Я не очень верила молодому человеку. Мне, казалось, что он играет в какую-то игру. Зачем-то ему нужно, чтобы я срочно прочла дневник его мамы, который он и сам, хоть и с трудом, медленно, мог прочесть. Или дать кому-нибудь в Лондоне перевести.

– Поезжайте, с Богом!

– Анна, – тревожным голосом откликнулся Juri, берегите себя. ОНИ что-то ищут. Я даже догадываюсь. Но я могу не всё знать. Маша что-то невнятное говорила о какой-то ценной картине.

– Послушайте, скорее всего, эти «ОНИ» ищут дневник вашей мамы. Не допускаете такого?

– Не знаю. Кому и зачем, кроме нас он нужен.

– Ладно, не будем гадать, но я постараюсь дневник прятать, – я тоже взбудоражилась и занервничала. – Попрощавшись с заморским другом, я нашла дневник Энни.

Вчера ходила в одно очень милое кафе и вспомнила, как ты водил меня в начале 41-го года в гостиницу «Националь» в кафе. Я как увидела всю эту шикарность, так впала в ступор. Я упиралась, как могла. Там сидела такая роскошная публика. Какие-то известные артисты, писатели. Они были одеты так изыскано, что я в своем сером сарафанчике, выглядела нищенкой. Я помню, как вся сжалась. Мне казалось, что я была голой, а они все знали, что мне здесь не место…

Юрий 1941 год

– Ты заслужила сегодня вознаграждение за попытку нарисовать тело натурщика. Тело, правда, так себе. Немного синюшное и тощее, но ничего. Молодой человек у тебя получился несколько скрюченный, словно у него одна нога короче другой. Ты пропорций не соблюдаешь.

– Хватит меня учить. К третьему курсу я тоже научусь писать тела. А, вообще, я люблю рисовать лица. У каждого своя мимика, значит свой характер.

– Ты же рисуешь одних херувимчиков. Всё пошли. Сейчас увидишь настоящую московскую элиту.

Боже, какая ты была смешная. Тебе казалось, что все смотрят на твой небогатый наряд. Как ты обиделась, когда я «обнадежил», что на тебя никто не смотрит. Ты ещё боялась, что нам не хватит денег, чтобы в «Национале» поесть. Я же тебе не сказал, что получил первый гонорар. Отец пристроил меня в журнал, и я рисовал шаржи на всяких проходимцев – пьяниц, тунеядцев и тому подобное. Меня распирало тебе поведать об этом, но, в то же время, было очень смешно наблюдать, как ты рассматриваешь меню, как ползут твои изящные брови вверх, при чтение цен на блюда. Я прошу, прости меня, теперь. Я был молодой и очень амбициозный. Ты с трудом проглатывала маленькие кусочки десерта, словно ела денежные купюры, и они встают у тебя комом в горле. Жаль, что тот единственный «богатый» поход в московский ресторан, о котором ты мечтала, не стал для тебя приятным.

Я тебя не нашла. Юра, они летали так низко, что я видела лица немецких летчиков. Ноги все в крови. Мы роем окопы. То ли дождь, то ли слезы льются, то ли пот застилает глаза. Сколько мы будем здесь, я не знаю. Как дать тебе знать. На всякий случай, в общежитии лежит записка для тебя.