Ислам - Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил

Кто-нибудь, вылейте на меня тазик холодной воды. Может быть, тогда я проснусь окончательно?

– Да, курьезные были времена. Правительство сменялось чаще, чем ковры в квартирах. А надежды на будущее росли как тараканы в общежитии.

На этот раз он повернулся лицом ко мне, глубоко вздохнул. Меня выворачивало наизнанку. Вдруг стало стыдно. Впервые за несколько лет.

– Доброе утро, Михаил. Как вы себя чувствуете? – спрашивал он. Честно ему ответить? Сказать, что охота выброситься из окна? Пожалуй, не стоит.

– Спасибо. Уже лучше. – Я проглотил пережеванные остатки бутерброда, они застряли где-то в глотке. Сейчас начну икать, как идиот. Нужно скорее запить, иначе кошмар! Уже и забыл, что у меня есть рот. – А вот за это – отдельное спасибо, – пробормотал я, ткнув пальцем в тарелку, – прямо умирал с голоду, и пить хотелось ужасно… вот… Так это мы у вас дома сейчас? – Я аккуратно налил рассол в чашку и попытался пить не спеша, удерживая блюдце другой рукой. Я все-таки культурный человек.

– Да. Когда-то это была гостиная комната… а на вашем месте однажды ел ватрушки с чаем первый секретарь посла Франции. Но это было так давно, – левая бровь на его лице немного приподнялась, как бы намекая на неоднозначность этих слов. Это была ирония? Возможно, и нет. Секретарь посла Франции… ну, где он, и где я. Он скорее всего мертв.

– Ночью я услышал громкие крики где-то на лестнице. – Продолжил Григорий. – Одна из наших соседок подняла шум, грозилась вызвать полицию. Она все время повторяла одни и те же слова – «Какая наглость! Вы только посмотрите на него! Нет, какая наглость! Пьянь! Наглость какая! Еще один пьяница! Мало нам этой парочки! Нет! Так еще один теперь!» – Он сделал паузу. Я ничего из этого не помнил, но мне было безумно смешно смотреть на его игру. И удерживать смех мне не хотелось, да я и не мог. Он поддержал меня короткой деликатной усмешкой и двинулся ко мне навстречу. Мы пожали руки.

– Вы лежали почти как труп, – Он сел рядом на табурет. – Знали бы вы, с каким трудом мне удалось ее успокоить. Я обещал этой женщине сделать вам устный выговор и прочитать нотацию. Такие здесь правила. Словом, вы мой должник. – Его глаза приятно засветились. – Так что пойдемте, я вас угощу чаем и заодно расскажу пару анекдотов в качестве замечания.

– С удовольствием. – Ответил я. Григорий встал и пошел к двери. Я вдруг спохватился. – Давайте, может, я приберу тут за собой. – И начал мельтешить руками, пытаясь схватить тарелку и чашку одной рукой. Это было так на меня не похоже. Я действительно такой порядочный?

– Оставьте, не страшно, – он махнул ладонью и кивком пригласил идти за ним. Я двинулся следом. Алкоголь все еще меня не отпускал. Зараза.

Мы шли по светлому коридору (с обеих сторон горели по два светильника). Я заметил, что комнат в квартире было несколько: две, три, может и все четыре. Стены, паркет, плинтуса – все нуждалось в добросовестном ремонте. Григорий двигался плавно; и в этой манящей полутьме его силуэт напоминал собой лесного черного ворона, парящего высоко в небе. Грациозная поступь его, быть может, с похмелья, казалась мне чем-то возвышенным и нечеловеческим. Я не хотел ни в коем случае превозносить ни этого человека и никаких других людей. Но я видел все предпосылки к этому. По пути Григорий говорил о местных жителях. Одни съезжали, другие заселялись. И повсеместно царил мещанский дух, и отовсюду молчаливо веяло убийственной безнадежностью. Было тихо, скучно, почти как в монастыре. Судя по его словам, в этом доме он жил давно. Минимум лет сорок. О моем ночном поступке он высказал парочку здравых утверждений. Я вас прекрасно понимаю, говорил не спеша Григорий, несколько странно причмокивая губами. Понимаю вас, понимаю, что такое молодость – что пьяный молодой человек, лежащий без сознания в подъезде – это лишь в одном случае из десяти трагедия. Чаще всего это признак жизни, признак бодрствования (как бы абсурдно это ни звучало) и попытки на время отойти от всего суетного.

А ведь так оно и есть! Именно эти слова и выражали мое отношение к моим нечастым загулам.

В двух словах я описал вчерашнюю ночь – что вертелось на языке. Вспомнил о разбитом стакане и банковской карте. От этого в животе закрутило. Зачем-то посоветовал заглянуть в бар СюрГом. Я в таких местах со студенчества не был – не люблю, ответил он, и мы оказались на кухне.

В самом ее конце на подоконнике стоял советский виниловый проигрыватель ВЕГА. Рядом был черный усилитель с множеством кнопок, бегунков, тумблеров. Его окружали две большие колонки с лакированным корпусом, из которых спускалась по клавишам мелкими шагами завораживающая мелодия. Та самая мелодия, которую мне никак не удавалось опознать, лежа в гостиной. Она как будто выглядывала из сумрачного тумана с намерением всех нас умертвить, запутать наши мысли, запугать всех особо восприимчивых и чувствительных существованием обратной стороны жизни. Первое время я ей не верил, не хотел ее слышать. Но она вновь и вновь прокрадывалась в мое нутро, как коварный голодный зверь, битый час наблюдающий за наивными телодвижениями своей жертвы. Она без спроса влезала мне прямо в сердце, с легкостью отыскав там укромное место для дурманящих пассажей. Эта мелодия чередовалась то хлесткими, уверенными ударами, то нежными, как будто сыгранными украдкой нотами.

Я не заметил, как оказался сидящим за кухонным столом. В моих руках нервно шелушились салфетки. Григорий заваривал чай. Запах индийских трав равномерно расходился по кухне. Я взял пряник из вазы. Судя по его твердой корочке, лежал он здесь давно.

– Вот, минут двадцать назад вернулся с работы. Пришлось сегодня прийти в лицей только для того, чтобы поставить пару закорючек на документах. Моя подпись в журнале – знак не просто моего присутствия, но и гарант качества моей работы. Вот вам первый анекдот. – Он поставил металлический чайник на газовую плиту и достал еще одну чашку. Я постарался улыбнуться. В комнате зажегся огонь.

– Вы школьный учитель?

– Да. Преподаю литературу и русский язык. – Он начал мыть какие-то приборы, перебирать посуду в раковине, что-то принялся переставлять. Его тощий скелет стоял ко мне спиной. Я поперхнулся слюной и невразумительно промямлил в ответ. В своем стиле, в принципе.

– Сейчас же каникулы, точно. – И кивнул несколько раз, чтобы усилить свое понимание. Он этого не заметил

Мы оба замолчали. Неловкая пауза растянулась как мягкая пластилиновая колбаска в руках ребенка. Становилось не по себе. Я потерял счет времени. Надо было разбавить этот молчаливый груз, тяготевший в воздухе, но как? Кажется, мы оба искали предлог. Или только я его искал? Наверное, Григорий молчит из нежелания быть навязчивым. Но я же готов поддержать любую беседу. Мне хотелось говорить, хотелось слушать. Пусть случайная тема пронесется над нами, как астероид в ночной небесной гуще. Вербальный вакуум невыносимо расширялся как воздушный шарик под мелодичные трели. Чья-то профессиональная рука хладнокровно колотила по клавишам – от всего этого мне становилось душно. Григорий начал что-то нарезать.