Ислам - Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил

– А что это у вас играет? – спросил я. Мне было стыдно показаться невеждой. Но кто же автор этой пьесы, в конце концов?!

– Эрик Сати. Это его первая Гносиана. – Сказал он, не оборачиваясь. Я стал вспоминать это имя. Где-то я о нем слышал… Несколько случайных фактов резко пронеслись в сознании. Лидер «шестерки» французских композиторов в начале века. Немного сумасшедший, в меру нелюдим, несколько застенчив, но в то же время чудовищно импульсивен и, самое главное, гениален как черт. Умер не то от цирроза печени, не то от туберкулеза – обычное дело.

– Впервые я услышал его в молодости, – продолжал Григорий, – мне было лет семнадцать. Если вам интересно, это занятная история… – Он кинул на меня вопросительный взгляд. Я трижды кивнул и отложил остатки сухого пряника в сторону. Правда, через несколько секунд, не удержавшись, все же доел – люблю с абрикосовой начинкой.

Григорий мне казался похожим на пифагорову кружку, в которую жизнь щедро и безостановочно вливала свои соки так, что и без его на то желания этим богатством мог насытиться любой рядом сидящий. Я приготовился, чтобы открыть рот и хлебнуть немного амброзии. Как оказалось позже, я рисковал захлебнуться и утонуть.

– На первом курсе добрая половина студентов с историко-филологического факультета каждую последнюю субботу месяца собиралась большим кругом в тесной двухкомнатной квартире пожилого преподавателя. Он вел курс по античной эстетике. На тот момент этому человеку было лет шестьдесят пять. Но на вид, казалось, он был ровесником Нерона или Калигулы. Емельян Тимофеевич. Да-а-а. Добряк, крепкий был мужчина – хоть и росту метр с небольшим. Именно там мы впервые узнали, что такое советский (или революционный) авангард, кто такие немецкие экспрессионисты, что такое итальянский неореализм, додекафония, баухаус, деконструктивизм, новый роман, театр абсурда, а также узнали о пятнадцати способах открыть бутылку вина, без помощи штопора. – Он обернулся ко мне. Его лицо расплылось в улыбке, он пару раз качнул головой в такт своих слов. – Емельян Тимофеевич никогда не стеснялся в речи крепких выражений, если, конечно, они были к месту. Но брань в его голосе звучала мягко и даже симпатично. – На мгновение школьный учитель умолк, по-видимому, погрузившись в воспоминания молодости. – Этот человек знал Эрика Сати лично.

Григорий поставил передо мной фарфоровую чашку с японским рисунком сиреневой хризантемы. От нее исходил насыщенный горячий пар. Но меня смертельно мучила жажда. Мне казалось, я готов одним махом опрокинуть этот кипяток себе в глотку.

– Сахар здесь.

– Спасибо. – Я пил чай без сахара. Но ради приличия положил пол-ложки, не мешая. – Вы говорите, знаком лично? Он вам об этом рассказывал?

Через минуту на столе появился нарезанный сыр, батон, колбаса. Появилась также банка сгущенки. Григорий время от времени макал ломтики сыра в эту густую сливочную жижу и ел с таким удовольствием, будто это и впрямь было вкусно.

– Старик был жуткий выдумщик. На лекциях никто не в силах был оспорить его ум, эрудицию. Любая его мысль, произнесенная вслух, имела источник, и он всегда готов был это подтвердить. Запредельная точность и последовательность в логике, сухой дедуктивный метод, ясность всех его высказываний, даже порой некоторая дотошность его цепкого внимания – все это просто поражало! Он озвучивал на память отрывки из прочитанных научных трудов. Бросался цитатами как энциклопедия! В университете ему не было равных. Но, будучи у него в гостях, мы не раз пытались поймать его на вымысле, на приукрашивании своих изящных историй. Уж больно лукаво это порой звучало. – Григорий опустил взгляд на стол. Все сказанное дальше было произнесено с живописным выражением лица, как будто в его голове взрывались, как вспышки на Солнце, сотни ярких красочных воспоминаний из прошлого. В такие минуты он начинал чаще моргать, игриво подергивал бровями. – По его словам, он учился греческому и слушал назидательные с героическим пафосом рассказы об Античности в духе Плутарха от самого Николая Федорова, не раз был в гостях у Азы Алибековны и пил рябиновую настойку с живым Алексеем Лосевым задолго до его тайного пострижения в монахи. Емельян Тимофеевич даже помогал ему в составлении оглавления к Истории Античной эстетики и их нумерации. Вы это можете себе представить? – Тут он громко рассмеялся, прикрывая осторожно ладонью губы, внезапно раскрывшиеся в два раза шире. Мне хватило интеллекта оценить эту шутку только наполовину.

Через секунду он открыл какой-то деревянный ящичек с выцветшим рисунком красных ягод на черном фоне. Внутри лежали конфеты.

– Угощайтесь. Коллега из Витебска прислал. Посылка шла почти четыре месяца. Мы уже шутили, что таможня не пропустила подозрительную коробку от человека с типично русской фамилией Рубинштейн.

Да уж. Знал я одного Рубинштейна. Учился на курс старше. Всегда был красив, статен. С преподавателями – груб, резок. Со сверстниками – как будто надменен. Постоянно был пьян и вечно по улице ходил с толстенной папиросой во рту. Сдавал все на пятерки. Стипендию тратил в первый же день на новую литературу. «Козлиную песнь» я ему так и не вернул. Такие книги не возвращают.

– Ага, люблю вот эти. Они вроде с нугой. – Я стал открывать фантик. Оказался грильяж. Пришлось ломать зубы.

Сыр моментально исчезал со стола. Я тоже решил пару раз макнуть шоколадную конфету в банку сгущенки. На вкус – до неприличия приторно. Ешь, ешь теперь. Мы оба пили зеленый чай, пакетированный, с привкусом то ли рыбы, то ли сушеной древесной коры. Пили почему-то именно его, хотя на столе была еще не открытая упаковка черного. Того самого, который я и предпочитал.

– А что насчет Эрика Сати? Что он об этом рассказывал? – Любопытно ведь.

– Ах, да. Старшая тетка Емельян Тимофеевича, кажется, по отцовской линии жила в Сен-Женевьев-де-Буа – пригород Парижа. До революции в свои юношеские годы он бывал у нее почти каждое лето. И вот, однажды, в каком-то дешевом кафешантане в поселке Аркей он обрел знакомство с местным тапером. Человек играл чудаковатые гармонии, импровизировал как соловей по весне. По его словам, этот пианист, монотонно педалируя одни и те же музыкальные рисунки, раскачивал своими магическими мелодиями заведение до такой степени, что казалось, вы находитесь на палубе небольшой круизной яхты, рассекающей морские просторы посреди Средиземноморья. Его вальяжная манера исполнения без труда овладевала любой публикой. Люди, как завороженные, сидели за столиками, наблюдая за флегматичным юношей в черном цилиндре. – Григорий сделал паузу. Мое похмелье понемногу сбавляло скорость. Спасибо за это третьей чашке.