Татьяна Троценко - Мамба и Ёнка

– Стой! Вывалишься! Погоди! Вот, сейчас! Все, выходи.

«Жигуль» приткнулся боком к забору, коротко взглянул удивленными глазами на воду и уснул стоя.

Ёнка, протягивая руки и что-то вопя, побежала к воде, утопая в мокром песке сандалетами. Мамба отвернулась спиной к морю, открыла заднюю дверцу, заглянула задумчиво. Открыла багажник, и со словами:

– Должен быть, – порывшись, вытащила брезент.

– Ага, есть.

Растянула, тяжелый, огромный. Прикинула, можно накинуть краем на машину, под другой край две жердины – будет навес. С тоской завертела головой по сторонам, нет жердин. Вон, только туда на сопку лезть, там ломать. Руки опустились. И тут Мамба увидела за забором, на пляже «Ясного берега» под грибками лежаки. Нет, спать там нельзя, тень от грибка далеко от лежаков, сваришься на солнце. А дальше, о, по самой границе пляжа размахались крыльями на утреннем ветерке полотняные шатры, и в каждом по паре деревянных топчанов, и никого по случаю раннего времени. Мамба накрыла неподъемным брезентом «Жигуль»:

– Спи, умаялся, бродяга, – покричала: – Ён-ка!

Ёнка обернула к ней недоуменное лицо, в ладошках у нее была вода. Она уже по колено забралась в море. Над водой мокро темнели гольфы. Она искренне не понимала, что от нее нужно маме, ведь море же вот оно. В Мамбе вдруг взбурлила ярость: отшлепать ее и тянуть за руку из воды, а лучше за шкирку, и трясти и что-то поучительное приговаривать.

– Что, мам?!

– Спокойно, спокойно, – прошипела себе Мамба. – Это просто усталость. Усталость. Раз-два-три-четы…

– Ёнка, надо поспать. Пойдем.

И, не слушая Ёнкино: « Я не хочу» и « Я уже выспалась», Мамба круто развернулась, быстро увела себя от греха к машине и залезла под брезент. Там сняла с заднего сиденья две белые вязаные накидки и, пятясь, выползла. Заинтересованная Ёнка уже стояла рядом, в голове желтел песок:

– Туда спать полезем, под брезент? Как кошки?

– Неа, туда, – Мамба ткнула пальцем в забор.

– Здорово! – Ёнка рванула к забору. Ей нравилась наступившая жизнь. – Полезли! А ты мама залезешь? – с обидным сомнением оглянулась она.

– Нормальные герои всегда идут в обход, – привычной присказкой ответила Мамба, про себя подумав: «Конечно залезу».

Мамба подкатала брюки, разулась, взяла Ёнку за руку, в другую подхватила свои белые, замечательные, совсем курортные шлепанцы и пошла в море. Ёнка повлеклась следом, хлюпая сандалиями.

– Маа-ма, погоди, я тоже разу-юсь.

– Это лишнее, поверь мне.

Вдоль забора они заходили все глубже в воду. Когда Ёнке стало по юбочку, Мамба подхватила ее, легкую, на руки и, чуть замочив свои подвернутые штаны, обогнула последний столб. На той стороне было даже дно другое, без камней, мягкий песок обволакивал босые пальцы и щекотно взвивался вверх. Мамба выбралась на берег, чисто расчесанный проволочными граблями и, увязая в песке, тяжело проваливаясь, пошагала вверх. Каждый шаг давался ей почему-то с большим трудом, и только когда Ёнка заерзала:

– Отпусти, мам, я слезу, – поняла, что все еще несет Ёнку.

Отпустила, но легче не стало, силы оставили ее. Уже совсем плохо понимая, что делает и где находится, затащилась в шатер, распялила кое-как на топчанах накидки. Села и, приказав:

– Спи! – пошатываясь, ждала, пока Ёнка уляжется. Ёнка очень хотела опять завести свою песню про «не устала», но, посмотрев Мамбе в глаза, промолчала и легла.

Мамба рухнула вниз лицом на скамью, как та береза на заднем дворе дачи.

Ёнка, лежа на спине, поглядела в просвечивающий белый потолок шатра и прошептала:

– Люблю я ездить на дачу. Интересно так…

Она честно попыталась заснуть, плотно натянула веки на глаза, но веки предательски расползались, и глаза устремлялись на полоску серебристого моря в распахнутой прорези шатра. Мамба не задернула полог. Тогда Ёнка повернулась на бок и принялась смотреть на Мамбу. Мамба спала тяжело: дергалась, всхлипывала. Потом вкусный морской воздух сделал свое. Дыхание стало ровным, все ее большое тело расслабилось, легкая улыбка слетела на лицо.

Ёнка покряхтела, попыталась улечься так и сяк. То поджимала ноги почти к груди, то переворачивалась, то закручивалась в накидку, то отбрасывала ее. Бесполезно. Ёнка села. Как можно спать, когда море ждет. Тут Ёнка увидела, как на пустой пляж выбежало, высоко поднимая ноги, семейство: мама с полотенцем на плече, двое детей. Раз-два, побежали! – слышались команды. Дети неохотно, спотыкаясь, бежали следом, спросонья натыкаясь друг на друга. Потом женщина захлопала в ладоши: Раз-два, окунаемся! Дети скулили и ворчали, но мать все же загнала их в воду. И там еще заставляла их проделывать упражнения. И когда они только вошли во вкус, женщина посмотрела на часы: Вылезаем! Раз-два! С нытьем вытащила их на берег, энергично растерла полотенцем. И-и-и – раз-два, побежали! Семейство убежало. Ёнка с любопытством смотрела на них, потом встала, надо идти, а то скоро все проснутся, займут ее море. Ёнка сделала шаг к выходу, обернулась на Мамбу. Мамба спала безмятежно.

– Мама, я тут буду рядышком. Тебе будет видно, – тихо отпросилась Ёнка, вышла из шатра и, как вылупившийся черепашонок, устремилась к воде неловкими затекшими ногами.

Перед водой она тихо и уважительно присела на корточки и протянула ему обе руки.

– Море, здравствуй, море.

Теплое море нежно погладилось об ее ладошки.

Ёнка рассмеялась, вскочила и распахнула руки, ей хотелось то ли вобрать в себя без остатка мир вокруг, то ли подарить себя без остатка этому миру. Она стояла вся вытянувшись и распростершись, и чуть поворачивалась из стороны в сторону, как антенна-орбита. И когда ей показалось, что она впитала в себя и этот свет, и море, и простор, она захотела обнять море и прижать его к своему сердцу. Она быстро присела, наклонилась и, окунув руки по плечи, загребла на себя столько воды, сколько удалось. Море чуть притихло задумавшись, и вдруг выплеснуло ей под ноги дары: невиданно огромную кипенно-белую раковину и золотое, блестящее камушком, колечко.

– Ух ты! – прошептала Ёнка. – То есть: спасибо… Какая ракушка… Кто ж в ней жил?

Она положила в раковину колечко и еще обкатанное бутылочное стеклышко, и еще полупрозрачный камушек и загудела в упоении.

– Это корабль. С сокровищами. Он плывет по волнам, – Ёнка водила раковиной по воде, сгибаясь все ниже, стараясь совместить в створе свою ракушку с белым кораблем, словно нарисованным далеко-далеко, на пересечении воды и неба. Ракушка была огромной, а корабль маленьким.

Из шатра выскочила, откинув полог, встревоженная Мамба. В сон ей толкнулось иголочкой ощущение, что Ёнки рядом нет. Она вымахнула наружу, просыпаясь уже в движении. Черкнула взглядом по горизонту. Мгновенно успокоившись, уперлась в фигурку Ёнки – запятой на линии прибоя, и вдруг ей до замирания в сердце понравилось все вокруг – эта сверкающая каждой точкой бесконечность моря и светящаяся каждой точкой бесконечность неба, и эта крошечная запятая, без которой все вокруг потеряло бы смысл. Мамба постояла молча, переполняясь восторгом, и, когда не было уже сил терпеть, замычала тихонько, не в силах передать, что с ней творилось, и раскинула руки. Ей хотелось вобрать в себя весь мир, сохранить на веки вечные эту минуту и подарить ее Ёнке. И немного оставить себе.