Яков Сычиков - Литературный оверлок. ВЫПУСК №1/2019

Патаки с Валькой, играя вдвоем, радовались, как дети. Пальцы у обоих двигались быстро-быстро, усы Шибалова прыгали вверх, а ноги Хельги под широкой юбкой казались танцующими брусьями под парусом. А я бегала по Трубе. С колпаком в руках, звенящим и тяжелым, я мчалась, мне хотелось пуститься колесом, но народу было слишком много, и я останавливалась. Останавливалась каждый раз, когда встречала Глаза и Рот.

Глаза и Рот есть не у каждого. На какой-то рот посмотришь – яркий такой, блестящий, а его все равно не видно. Ну, нет его! Это просто губы из журнала вырезали и приклеили на лицо. Ведь он же совсем не двигается. И не улыбается.

А Глаза? Пустые и холодные – не настоящие глаза.

Но что начиналось, когда я их встречала! Я говорила не с девочкой, не со стариком, не с панком, не с почетной матерью семейства, вовсе нет, я говорила с ними – Ртами и Глазами. Мы друг друга понимали быстро. Хотя нет. Иногда я говорила еще с руками, с ногами или с волосами. Но это было реже. Еще реже – с сердцами. Сердцам не нужно ничего объяснять.

Но в какой-то момент все мы замечали, что в Трубе ужасно холодно и изо всех шести выходов сразу дует ветер. Тогда возникал вопрос: а кто же делает ветер? Я ли, носясь по переходу? Хельга ли, дуя в дудки? Или просто крутилось большое Эхо, завихряя голоса в ветры?.. И тогда мы останавливались. Закрывали кофр и рюкзак, считали деньги, и уходили на работу, на учебу – спускались вниз, куда стеклянные двери не пропускали Эхо.

***

По окончанию всех дневных дел сейшен продолжался. Но уже на Арбате. Мы приходили туда часам к восьми и летом, и зимой. Потому что Муза требовала оплату за Квартиру независимо от погоды. Да и голодному Рыжему, собственно, тоже было плевать, дождь на улице или снег.

А знаете, что самое любопытное на Арбате? Я вам расскажу: это иностранцы.

У нас скопилась хорошая коллекция иностранных монеток. А я научилась по реакции распознавать, кто стоит передо мной.

Американцы – самые дружелюбные. Айм сорри, ви нид хелп, ви вери нид хелп! Мани фор хеппинез, плиз!.. Как они бывают очаровательны, когда складывают в колпак доллары!

Французы какие-то непонятливые. Глазками хлоп-хлоп, ножками топ-топ, а ты надрывайся, женемас пасижур сильвупле, мерси в баку и пардон мадам-мисье .

Самые придирчивые немцы. Слушают внимательно (не тебя, а музыканта), почесывают бровь и дают всегда по две монеты – рубль и евро. Музыканту. А тебя вообще здесь не стояло.

А русские обычно предлагают налить, кормят конфетами, дарят цветы… Но крутые тоже встречаются. Была такая популярная мелодия, «Бумер» называлась. Эх, жаль, я не наиграю. А как Хельга с Валькой роскошно исполняли ее дуэтом! Так вот, как-то раз мы спокойно сейшенили на Арбате. Мимо проходит солидный такой дядечка, и вдруг у него звонит телефон. И там – что бы вы думали? Та-да. Та-да. А у Патаки дудка в той же тональности! И она быстро подхватывает: Тада-тада-тада-тада-тада! Дядя обернулся, выразительно на нее посмотрел… и пошел себе дальше. Проходит минут десять, а он вдруг возвращается и что-то кладет в колпак. Вот так однажды мы заработали тысячу рублей за три секунды чистой игры.

Дорога домой у нас лежала через самый длинный эскалатор – на Парке Победы. Поднимаясь к выходу, мы всегда пели одну и ту же песню – гимн успешного сейшена. На три голоса. Валька басом начинает: По-ва-ди-ил-ся журавель журавель… На зе-ле-о-ну конопель конопель… – подхватывает Хельга. А я продолжаю: По-ва-ди-ил-ся журавель журавель… На зе-ле-о-ну конопель конопель… И хором:

Разумеется, сейшены – это так, баловство одно. Просто публичные репетиции. Главными были концерты.

Сцена – это тайна. И я случайно оказалась частью ее.

Вот Хельга снова дует в дудку, и, как по сигналу, загораются глаза, и пальцы двигаются, скорее, скорее, успеть, догнать каждую нотку, ну, давай, Патаки, поднажми еще чуть-чуть! Она жмет, и люди, застывшие на половине глотка, смотрят во все глаза, а рты смеются, и пальцы по столу – там-пам-пам, та-да-дам.

Я гляжу на это, и мне так удивительно радостно и странно. Два часа назад – Хельга, сейчас – музыкант. Два часа назад – на кухне, и вот – на сцене. Там-пам-пам, та-да-дам.

Но куда интересней жизнь зала до концерта. Когда еще почти темно, на сцене пусто, можно пройтись между барабанной установкой и микрофонной стойкой, дать щелбана комбику и дернуть бас за струну. А потом, пройдя сцену насквозь, войти в тесную, прокуренную гримерку. Господи, какой же там хлам! В одну кучу свалены чьи-то сапоги, книги, диски, скрипки и колокольчики. Я взяла колокольчик в руки – дзи-дзон! – и поставила на полку.

А уже через три минуты стало слышно, как по сцене прыгают упругие ноты, настраиваются инструменты. Значит, все собрались: саунд-чек.

– Добавьте правый микрофон в монитор, я себя не слышу!

– Басуху убавь. Блин, Дима, ты меня слышишь вообще или как? Ты тут один, что ли? А где Кир?

– Сейчас придет, вышел куда-то.

– Блин, чей концерт-то вообще? Там уже люди собираются, а мы еще не состроились! Ну, дает… – Патаки была сильно возмущена. Она присела на корточки и стала протирать очки краем юбки.

«Начальство не опаздывает, начальство задерживается», – думала я, разглядывая коробочку от диска, лежащего на столе. На обложке была фотография мужчины, какого-то музыканта. «Василиск», – прочла я на коробке. А, да, на лекции Антонов нам что-то про василисков рассказывал. Мифическое такое существо с головой петуха и мощным хвостом и, кажется, те, кто встречался взглядом с Василиском, каменели. Антонов тогда был как обычно с похмелья, но говорил хорошо. Может, поэтому я запомнила его слова?

«Надо же… какой, – думала я, глядя на фотографию. – Что-то я тебя раньше не видела. Но надо же…»

Тут за моей спиной кто-то чиркнул спичкой. Я обернулась. Передо мной, прислонившись к стене, стоял и молча курил мужчина – с обложки диска.

У него были длинные, уже почти седые волосы, были уверенные, тонкие пальцы и широкая – лопатой – ладонь. А лицо казалось добрым и даже красивым. В нем не было ничего пугающего, наоборот, оно виделось мне притягательным и даже – веришь, нет? —прекрасным…

– Кирилл, – коротко представился он.

– Полина, – я улыбнулась. Все-таки «Василиск» – это псевдоним.

Какой теплый у него взгляд… И при этом – серьезный, насмешливый. Но вот он улыбнулся одним уголком рта, и насмешки уже не было видно, сколько я ни смотрела. А смотреть хотелось неотрывно.