Айдар Сахибзадинов - Провинциал. Рассказы и повести

– Освободился?! – восклицаешь одобрительно.

Лицо его вдруг каменеет…

Тебе кажется, что он не расслышал. И ты кричишь через головы людей ещё громче:

– Откинулся?!

Он наклоняется к подруге, что-то говорит ей. Наконец кричит в ответ:

– Ага!

И почему-то они смеются…

Вы идёте в разные стороны, вас увлекает толпа.

От полученного удовольствия у тебя в душе расплывается благость, ты ищешь лавку, чтобы посидеть и пережить приятное. Сядешь где-нибудь в садике, где цветёт сирень, бегают детки, закуришь дорогую сигарету, что купил по случаю. И тут, затянувшись, вспомнишь вдруг, что Валерку-то недавно взяли, и опять за дебош, что сидит он в далёкой казанской тюрьме, ждёт суда, и тут, в столице, никак сейчас находиться не может. А Петька-то… Ах, Господи, упокой его душу! Петька-то полгода уж, как помер. От цирроза печени.

Эх, Москва, Москва, город грёз!..

Октябрь – ноябрь, 2008

Длинноногая Ляля в выходной день пошла в лес – выгулять овчарку и заодно проведать, есть ли грибы. Всё лето стояла засуха. Погибли посевы, высохли и грибницы в лесах. Натуралисты, между тем, обещали, что осенью будут опята и вешенки. Как раз в сентябре прошли обильные дожди.

И на самом деле Ляля вернулась с грибами. Принесла сухих лисичек и ещё каких-то с кучку.

– Там, в сенях!.. – блеснула очками, проходя с надменным выражением лица. Муж был старше её лет на двадцать. Прощал молодое хамство, эгоистичное разделение труда. Например, сегодня обозначавшее: я за грибами таскалась – буду отдыхать, а ты жарь, пылесось дом и мой посуду.

Покорствуя судьбе, он склонился над корзинкой.

– Это лисички, а это что?..

– Опята! – крикнула она из душа, держа в руке трусики.

– Опята? Это какие-то поганки. Мокрые…

– Сам ты поганка! Это опята! На пне росли!

Ополоснувшись, она ушла к себе, прикрыла дверь: после прогулки в лес она обычно ложилась и крепко засыпала.

Он промыл грибы в дуршлаге, очистил от веток и травы. Налил в сковороду растительного масла, поставил на горящую конфорку. Выделилось много воды, коричневая жидкость кипела. Пришлось сливать.

Часа через три проснулась Ляля. Набросив куцый халатик, прошла в кухню. Оголяя ягодицы, низко нагнулась, глянула в сковородку.

– Ты ел?

– Ел.

Она посмотрела на мужа внимательно. И ушла. Часа через два сварила картошку в мундире – мелкую картошку, – не уродилась нынче тоже, и хорошо поужинала, съела все грибы.

За оградой на опушке уже густели сумерки. Вдоль тропы низко пролетела сова, широко распахнув крылья.

Муж начал топить баню. Когда возился с насосом возле колодца, Ляля подошла и склонилась над его затылком.

– Слушай, ты как себя чувствуешь?

– Что-то мутит.

Он затягивал отвёрткой шуруп на хомуте, шея его слегка покраснела.

– Мне, кажется, плохо, – сказала она.

Он промолчал.

– А сколько ты съел?

– Чуть-чуть.

– Господи! Совсем мало, что ли?

– Ну да. Чтоб ты не ругалась. Ведь ты собирала.

Молоденькое лицо выражало растерянность, она держалась за живот.

– Я ведь говорил, что, может, это поганки. Но ты: опята! Умрём, к чёрту, оба…

– Ой, – она заплакала. – У меня голова кружится… И дышать трудно…

Он поднял голову, вгляделся в лицо жены.

– И вправду бледная. И зрачки…

– Что зрачки?! – она схватила его за рубашку. – Расширились?!

– Может, это очки увеличивают…

– Мои очки, наоборот, уменьшают! Значит!..

– Тогда, не знаю… – сказал он и, освободив рубашку, направился в сторону бани, – маленький, толстый, с упрямо торчащими ушами.

Жена – как на ниточке – дёрнулась следом, безвольная, жалкая. Она как-то вся надломилась, даже ноги от бессилия стали похожи в букву «икс». Так и плелась за ним…

– Ты когда их ел? Сколько времени назад? – И вдруг вскричала: – И вообще ты их ел?!

– Я? Нет.

– За-че-м?! – Лицо её скорчило от боли.

– Сомневался.

– Почему не сказал!..

– А чтоб неповадно было, – тут он обернулся. – Я что – подопытный кролик?

– Я на самом деле думала, – призналась она скороговоркой, – что с тобой ничего не случится, ведь ты – мужик!

– А что мужики – не люди?

– Ой, я вправду задыхаюсь! Вызови «скорую»!

Лицо её изображало оторопь, истерику.

– Позвони лучше мамочке. Устроит бучу, что я мало съел.

– Маму нельзя расстраивать! Звони в «скорую»!

– Бесполезно, процесс необратимый. Бледная поганка не выводится.

– Там не было бледной поганки! – запротестовала она в неистовстве. – Ведь мы вчера только смотрели грибы в компьютере!

– Вот именно смотрели. И там было три вида поганок. «Бледная» – это просто название. Там есть именно такого цвета, как твои, – серо-коричневые…

– Ты, правда, не ел? – спросила она тихо и доверительно.

– Нет.

– Мама! – она зарыдала. – Живот болит!..

– Бог видит всё. Мужа хотела отравить, – сказал он и пробормотал как бы про себя: – Ещё старым хрычом обзывала…

– Я не хотела отравить! А просто думала: если с тобой ничего не случится, и я поем.

– Ты же была уверена, что это опята.

– Да. Но потом, когда поела, засомневалась.

Лицо её на самом деле было бледно. Она опустилась на корточки, скользя спиной по стене, и всё держалась рукой за живот.

– Вызови «скорую»!

Он вздохнул.

– Я не хочу умирать… – плакала жена. – Я такая молодая!..

Она была трогательна. Глаза выражали страдание и сиротство. Как и тогда, тринадцать лет назад, в трудные годы, когда она тощей, близорукой, напуганной жизнью девочкой выходила за него замуж, чтоб оградить себя и маму от бед. Ему стало жаль её.

– Ладно, – сказал он, наконец, и будто снял маску: – Это опята!

– Ты врёшь!

– А трудно дышать потому, – продолжал, – что у тебя от страха обморочное состояние.

– Это признаки отравления…

– Да ел я, ел твои грибы! – воскликнул он. – Уже часов шесть прошло. И ничего. Если не веришь, пойдём посмотрим в компе.

Он обхватил жену за талию, по-прежнему тонкую, девичью, с удовольствием повёл её в комнату.

Сели рядышком. Включили компьютер, открыли нужный файл.

– Вот видишь: бледные поганки. Они все белые. А вот опята. Именно тот вид, который ты принесла. Успокоилась?..

Она потихоньку приходила в себя.

– Как страшно умирать, – призналась она.

– Конечно.

– А может, Бог хотел меня наказать? За что-нибудь старое. Ведь я хотела от тебя уйти из-за того, что у тебя нет денег.

– Конечно, мог, – согласился он. – Хотя бы сейчас. Но увидел, что ты каешься, и отвёл беду. Пусть и обманом.

– Как обманом?

– Я грибы-то не ел. – Он хотел улыбнуться…

Но тут она жёстко ущипнула его – схватила тонкими пальцами за мякоть у предплечья: врёшь! И держала молча, сдавливала сильнее, чтобы причинить боль. Глаза не отрывала от монитора. А там на кривых ножках застыли в смертельной пляске бледные поганки. Все они были совершенно отличны от тех, серо-коричневых, что она сегодня принесла. Лицо её приобретало привычное выражение – самодостаточной и надменной молодой особы.