Игорь Синицын - «Всего лишь врач»

Гистологические исследования препаратов сердца в различные сроки после операции показало образование новых кровеносных сосудов в зоне имплантации артерии. На городском конкурсе студенческих научных работ мы получили какую-то грамоту, а вот Алмазов – ведущий кардиолог города и будущий академик, на научной институтской конференции, выслушав наш доклад, сказал, что лечение ишемической болезни сердца останется все-таки за терапевтами. Это было в семидесятом году. Как он ошибался, именно хирургия, внедрение АКШ, совершило переворот в этой области.

Приобщение к экспериментальной хирургии позволило нам впервые, всерьез ощутить себя хирургами. Хирургический стерильный халат, который надевала на тебя операционная сестра и завязывал на спине санитар, это был уже не маскарад. Это уже не любование перед зеркалом вроде того, как в детстве нравилось примерять парадный мундир отца с полковничьими погонами, с двумя орденами Отечественной войны и тремя Красной Звезды, и кортик на расшитом золотом поясе. В то же время в нас окрепла решимость в правильности избранного пути, и теперь пора было ближе знакомиться с хирургией клинической. Два раза в неделю «факультетская хирургия» дежурила по «скорой», то есть по оказанию экстренной хирургической помощи. Конечно, это были не такие напряженные дежурства, какие приходилось нести обычным городским больницам, и предназначались в основном для обучения студентов. Дежурный врач звонил центральному диспетчеру на «03» и заказывал сколько больных и с какими диагнозами следует привезти. Как правило это были пациенты с подозрением на острый аппендицит. Смешно даже сравнивать те идиллические дежурства с «мясорубкой», которая творилась в приемных покоях городских больниц, работавших на «скорую» по городу.

Мы стали ходить на дежурства, чтоб присутствовать на операциях. Сначала по тем дням, когда дежурил Джонов родственник, а потом, когда к нам привыкли, в любые другие дни. Это время осталось во мне самым приятным воспоминанием об институте. Мы приходили вечерами, когда стихла дневная суета, связанная с учебным процессом и клиника, наконец, могла заниматься тем, чем ей в первую очередь положено заниматься – лечебной работой, в тишине, ни на что постороннее не отвлекаясь. Горели фонари у входа, облетали осенние листья, и на крыльцо, контрастируя с чернотой сумерек, выходили люди в белых халатах, наспех покурить Приемный покой располагался на первом этаже отделанного темно-красной плиткой, красивого, но старого здания, новый корпус для клиники только строился . Экстренная операционная была маленькой, тесной и душной, без окон, освещалась только операционной лампой над столом. Самой часто выполняемой операцией была аппендэктомия. Оперировал кто-нибудь из дежурных хирургов и обязательно с двумя ассистентами – роскошь, которую здесь могли себе позволить, так как недостатка в желающих среди студентов старших курсов и клинических ординаторов, также приходивших на дежурства, не было. Чаще других ассистировал шестикурсник Коротеев Илья – высокий, статный, парень, которому очень шел операционный костюм, халат и особенно колпак, напоминавший татарскую квадратную тюбитейку, только белую. Мне нравилось, как он наполнял шприц из банки с новокаином – одной рукой, сдвигая указательным пальцем корпус шприца относительно поршня. Эффектно, большинство делают это двумя руками. Операционной сестрой подрабатывала студентка пятого курса Обезгауз, очень миловидная, полненькая брюнетка, ее младшая сестра училась с нами на курсе, в параллельной группе. Чтоб волосы не выбивались из-под колпака, она дополнительно обвязывала лоб широким бинтом, что на мой взгляд придавало ее облику еще большую пикантность. « Он терапевт, и дети его будут терапевтами» – отвечал ей лихой Коротеев, вспоминая какого-то своего сокурсника. Сам Коротеев большим хирургом тоже не стал, переквалифицировавшись со временем в анестезиолога; недавно я прочитал его фамилию в списке профессоров кафедры анестезиологии МАПО – и был разочарован, вспомнив, как именно к нему, к его идеальному облику хирурга, испытывал зависть тогда. Сейчас я понимаю, что сотрудники кафедры не были великими спецами в области экстренной хирургии органов брюшной полости, их достоинством была плановая хирургия. Тем более непонятной кажется мне сейчас та легкость, граничащая с безответственностью, когда они доверяли выполнение операций начинающим хирургам, зачастую даже не присутствуя сами в это время в операционной. Помню, какое впечатление на меня произвел клинический ординатор из Ливана, оперируя острый аппендицит.. Ему было сильно за тридцать, внешне – типичная «дубина стоеросовая», с огромными, неуклюжими руками и совершенно тупой, деревенской физиономией с безумным взглядом. Где такого откопали? Нельзя сказать, что у него дрожали руки, они просто ходили ходуном с чудовищно огромной амплитудой, так что делалось страшно всякий раз, когда в них оказывался скальпель или игла. Человек ничего не соображал, но старался и волновался. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не Коротеев, ассистировавший ему и хватавший ливанца за руки в нужный момент.

На пятом курсе на смену факультетской пришла госпитальная хирургия. Кафедра располагалась в новом, только что построенном здании НИИ пульмонологии, директором которого и одновременно заведующим кафедрой был Федор Григорьевич Углов. Как ни странно, но из всех хирургических кафедр она запомнилась меньше всего. Единственно, чему мы там научились – это переливанию крови. Углов прочитал всего две или три лекции. а остальной курс читал доцент кафедры Стуккей. Старчески худощавый, абсолютно седой, исполненный профессионального благородства, опытный врач. Отец Стуккея, тоже известный хирург, был застрелен в своем кабинете из ружья каким-то безумцем, родственником пациента, скончавшегося после операции. В новой клинике на потолках операционных были устроены «фонари», через которые можно было наблюдать за ходом операций. Но деталей разглядеть было нельзя, и толку от этих просмотров было мало. Один раз ассистировал Углову. Он делал секторальную резекцию молочной железы у женщины по поводу фибромиомы. Операция простая, и скорее всего пациентка была блатной, раз ее оперировал сам академик. Я ждал, что увижу в исполнении Углова высочайшую технику оперирования, о которой в медицинской среде ходили легенды, но в этот раз ничего особенного не увидел, небольшой объем операции не позволял развернуться во всей красе. Углов , конечно, меня не узнал и не мог узнать… Еще до поступления в институт, но уже определившись с выбором профессии, я пришел на его лекцию о здоровом образе жизни, которую он читал в районном дворце культутры. После лекции я подошел к нему и спросил о его взгляде на проблему гемолиза в аппаратах искусственного кровообращения, вычитанную мной из воспоминаний Амосова. Это был предлог, чтоб пообщаться, постоять рядом со своим кумиром. Углов, одевая пальто, сказал, что никакой проблемы тут не видит. ..Удаленную опухоль, как положено, отправили на срочное гистологическое исследование, и, пока ждали ответ, мы примостились на винтовых табуретках возле окна, не размываясь. Чтоб занять время, Углов прочитал мне краткую лекцию о заболеваниях молочной железы, применительно к сегодняшней операции. Пришел ответ, что опухоль доброкачественная, и мы пошли размываться. В следующий раз мы встретились с ним через десять лет. Я заведовал отделением, а Углов пришел проведать своего знакомого, лечившегося у нас. Он был уже совсем старым, но все еще бодрым и энергичным.