Аррен Кода - Красный Дом

И у него получается. Совместными усилиями зараженное легкое извлекают из организма, операционная сестра очищает поле от лишней крови. Ее даже не так много. Козырев тщательно осматривает рану, проверяя, не осталось ли там следов от нори. Затем кивает коллеге: можно зашивать.

Вообще, с этим прекрасно могут справиться его ассистенты, но Тарасов всегда шьет сам. Другие врачи в шутку зовут его белошвейкой, поскольку его швы – самые ровные и крепкие, недаром еще в институте у него были все пятерки по этому предмету. Аккуратно, слой за слоем смыкается плоть, и вот, наконец, затягивается последний узел. Теперь хирург имеет право покинуть операционную и перевести дух, но Тарасов не торопится. Медленно подходит к изголовью стола и пристально смотрит на бледное лицо спящего пациента, затем – на показания приборов. Пульс еще слабый, хотя уже постепенно выравнивается, анестезиолог вводит в капельницу все новые лекарства. Карие глаза Атланта в узкой щели над маской ловят взгляд Козырева, и тот быстро подходит, понимая, что сейчас как никогда нужна его помощь.

Ибо в груди больного по-прежнему пусто, и хоть сейчас он подключен к различным аппаратам, жизнь его все еще в большой опасности. Таково разрушительное действие нори: долго живя в человеческом теле, они оставляют после себя бездонную черную дыру, которую не зашить никакими нитками. Почти никакое событие в жизни не способно впустить в нее достаточно света, чтобы эта дыра исчезла, поэтому ее обладатели часто умирают спустя несколько лет после излечения – без видимой на то причины. Если долг хирурга – вырезать пораженную ткань, то долг Атланта – сделать так, чтобы болезнь никогда не вернулась назад. А для этого нужно принести жертву.

Тарасов извлекает из своей груди невесомый и неосязаемый шар света размером с теннисный мяч. Он светится неярко, но ровно, его силы вполне хватит на то, чтобы полностью закрыть дыру в груди пациента. Вот только тогда от него ничего не останется. Тарасов совершенно спокоен – он сделал свое дело и готов рискнуть. Он считает себя сильным и может работать даже когда его солнце на исходе. Не будь сейчас в операционной его начальника, он сделал бы это без промедления. Но Козырев знает, чем может обернуться для Атланта отсутствие солнца, поэтому он мягко берет широкую ладонь Тарасова в свои, глубоко вздыхает и дует на теплый мерцающий шар, который от его дыхания вспыхивает ослепительным золотом. Слабость и равнодушие тут же накатывают на него самого, ноги слабеют в коленях, но Козырев лишь удовлетворенно улыбается и отступает на шаг. Тарасов осторожно разделяет солнце на две части и большую из них с огромной осторожностью дает вдохнуть больному, а оставшуюся вдыхает сам. Вот теперь все.

Солнце Атланта… Козырев так до конца и не понял, откуда оно берется, хоть и проработал здесь уже более двадцати лет. Все, что он знает, пришлось постигать самому с самых первых дней, когда он, еще будучи молодым, впервые переступил порог этой клиники и узнал от старших, что Красный Дом не просто больница…

Никто из них не знал, что за сила таится в отсыревших кирпичных стенах, почему она дает особое зрение и сверхъестественные способности тем, кого выбирает. И кого именно выбирает? За минувшие годы в клинике проработали сотни специалистов, и из них далеко не все были способны увидеть нори. В основном это были обычные люди самых разных интересов и менталитетов, объединенные профессионализмом и любовью к медицине. Как разглядеть в себе особый дар и вспомнить, откуда происходишь на самом деле? Каждый Атлант приходил к этому по-своему. Быть может, дело было в мгновенной привязанности к месту – так объяснял это Козырев самому себе – когда Красный Дом с первого взгляда становился домом, прибежищем, храмом и крепостью. Все знакомые ему Атланты жили здесь большую часть времени; у себя дома они только ночевали, в городе – развлекались, но рано утром, поднимаясь в свое отделение, они по-настоящему возвращались домой. Некоторые работали здесь до глубокой старости – как, к примеру, его друг и учитель, профессор Баранов, который застал свой столетний юбилей в операционной. Только закончив сложнейшую операцию по резекции нескольких сегментов легкого, он позволил себе выпить чаю с пирогами, которые испекла для него старшая медсестра. Свой уход на пенсию профессор встретил безрадостно, но мужественно, поддавшись на уговоры коллег, переживавших за него. А уже через пару месяцев он скончался, и Козырев знал: не из-за преклонного возраста, а из-за солнца, покинувшего его. Баранов уходил на пенсию рослым крепким мужчиной, а в гроб клали высохшего старика…

У Атлантов нет законов. Все, что они должны делать официально, прописано в клятве Гиппократа и Кодексе врачебной этики. Неофициальная же часть больше напоминает духовное учение и является неотъемлемой частью их жизни. Первое и главное правило – блюсти себя в форме, то есть, тренировать свое тело, хорошо питаться, дышать свежим воздухом и вовремя ложиться спать. Второе – держать свой дух в чистоте, то есть, не думать о возможных неудачах, не предаваться унынию и не иметь вредных привычек. Третье – любить жизнь во всех ее проявлениях, любить ее в себе и других и радоваться ей. Четвертое – побеждать, невзирая на усталость и боль, но помнить при этом, что не бывает плохих побед. Пятое – никогда ничего не забывать – оно может пригодиться в любой момент. Шестое – никогда ничего не бояться. Седьмое – уметь ждать и терпеть. И ко всему этому добавляется простая человеческая мудрость: Атлант не был бы Атлантом, если бы никогда не нарушал этих правил.

Глава Третьей хирургии Эдгар Таллинский был, пожалуй, лучшим хирургом во всей клинике. Всегда бодрый и жизнерадостный, он появлялся на работе первым и уходил последним. Весь его рабочий день был наполнен операциями, обходами и осмотрами и бесконечными разговорами с пациентами, которых доктор Таллинский действительно любил. Козырев всегда поражался этому: за свою долгую врачебную практику он сам приучился дистанцироваться от вверенных ему больных, прекрасно понимая, сколько сил может забрать личная привязанность к кому-то из них, сильно вредя работе. Дистанции он также учил своих молодых коллег. Однако Таллинский был из тех, кто нарушал неписаное правило. Он был одним из Атлантов, с огромным горячим солнцем в груди, которое он щедро раздавал своим пациентам без остатка. Столько прозрачных нитей выходило из его тела, привязывая к тем, кто был под его присмотром, и тем, кто давно ушел, что казалось, будто он вот-вот увязнет в этой паутине. Ему звонили и писали письма, и он даже завел себе страницы в соцсетях, чтобы отвечать всем. Казалось, у доктора Таллинского есть глаза и уши по всей стране: так сильно он интересовался судьбой каждого своего пациента. Любовь к ним и преданность долгу питали его, наполняя огромной силой; в свои пятьдесят два он едва выглядел на сорок. Но, как это часто случается с теми, кто дает слишком много, в один прекрасный день Эдгар Таллинский сгорел.