Аррен Кода - Красный Дом

Этому дню предшествовали недели тяжелейших дежурств в соседней клинике, где Таллинский принимал больных по «скорой». Он не давал себе отдых до тех пор, пока лично не убедился в том, что все сделано по высшему разряду. Вернувшись рано утром в ординаторскую, он свалился без сил на дежурный диван. Очнулся уже с высокой температурой и чудовищной слабостью во всем теле. Профессор Лисенко, тогдашний главврач, чуть ли не пинками отправил его на больничный, с которого Таллинский вернулся уже через три дня и тут же вышел на дежурство, а ранним утром – в операционную. Там, рядом с больным, который был буквально изъеден кровожадными нори, и выяснилось: у Атланта погасло солнце. Точнее, даже не погасло: он просто раздал его, не оставив себе ни одной искорки, которая могла бы разгореться заново. Пока он работал, игнорируя тревожные симптомы, нори захватили его тело, и поделать что-либо было уже невозможно: Атлант умирал.

Конечно, доктор Таллинский сдался не сразу. Он продолжал работать, делал обходы, разговаривал с больными. Но все это уже не вызывало у него прежней радости. Апатия и усталость брали верх. Лисенко отстранил его от операций, и теперь Таллинскому оставались только изнурительные дежурства, от которых ему становилось только хуже.

Козырев пытался помочь ему. Когда у Таллинского диагностировали очаговый туберкулез в поздней стадии, Козырев явился к нему и заставил вдохнуть часть своего собственного солнца, надеясь, что это сработает так же, как и с больными. Однако ничего не вышло, Атлант уже был настолько равнодушен ко всему, что искра жизни так и не прижилась у него в груди, несмотря на все отчаянные попытки раздуть ее. Как только Козырев увидел это, он заставил себя отступиться и заняться другими делами. Перераспределил операции Таллинского на себя, часть отдал доктору Тарасову. В атмосфере всеобщей подавленности из-за состояния их старшего коллеги нагрузка оказалась такой серьезной, что Тарасов сам потерял солнце после череды бессонных ночей. В тот раз Козырев испытал, пожалуй, самое сильное потрясение в жизни, испугавшись, что по своей вине потеряет молодого ассистента. Но все обошлось: Козыркв повторил процедуру с солнцем, и на этот раз она удалась. После пары отгулов Тарасов вернулся в строй бодрым и полным сил.

Таллинский угас всего за несколько месяцев. Хоронили его всем коллективом, на церемонию прощания пришли все ходячие больные, а также ученики и даже зарубежные коллеги-хирурги. Профессор Лисенко читал долгую надгробную речь, чахоточные бабушки плакали в задних рядах, молодые врачи шумно спорили, кто из них займет должность покойного. Атланты молчали, и Козырев чувствовал, что у каждого из них в тот день погасла частица их солнца – точно так же, как гаснут звезды, когда солнце скрывается за облаком пыли.

Все посвященные знали: доктор Таллинский покинул Красный Дом полностью. Лунной ночью его бесплотный дух сел в длинную невесомую лодку, и безмолвный Лоцман отвез его в открытое море. Впрочем, возможно, это было лишь видение…

Визит анестезиолога – обычное дело перед операцией. Накануне он приходит в палату, чтобы обсудить с пациентом волнующие его детали, подготовить к операции, подбодрить и дать совет. В целом, больные относятся к их приходу хорошо, но бывают и исключения: кое-кто видит в этом дурное предзнаменование.

– Увезите меня отсюда! Я отказываюсь! – кричала на всю Милю Галина Степановна, выжившая из ума старуха из тридцать шестой палаты. Ее соседки пытались ей что-то объяснить, но старухины вопли становились только громче. Растерянный молодой анестезиолог пожал плечами и вернул на пост ее личное дело.

– Не могу ничего сделать. При виде меня у нее истерика…

– Бывает, – дежурная медсестра уже готовила шприц с успокоительным. – Ну-ка, Галочка, пойдем в палату! Сейчас укольчик сделаем, все будет хорошо…

– Не дамся резаться, вот вам крест, не дам! – Галина Степановна обвела всех свирепым взглядом, запахнула куцый пятнистый халат и засеменила в палату. Миля тряслась от хохота: больных, вышедших поглазеть на разворачивавшуюся сцену, поведение их товарки очень развеселило. Надо сказать, что бабку успешно прооперировали на следующий день, после чего она стала часто появляться в коридоре и драматическим шепотом рассказывать всем желающим о своих злоключениях; впрочем, это уже другая история.

Все бы ничего, но на Танечку Белову это событие произвело неизгладимое впечатление. Через две недели, когда их соседку, Надежду Михайловну, начинают готовить к операции, и в назначенное время к ней приходит анестезиолог, Таня вдруг вскакивает с кровати и пулей вылетает в коридор.

– Что, уже обед дают? – сонная Анна выходит вслед за ней и видит такую картину: Таня со всех ног бежит в ординаторскую и на полпути врезается в доктора Тарасова.

– Танька, ты это чего затеяла? – с высоты своего роста басит он, удивленно глядя на всхлипывающую девчонку, вцепившуюся в его робу.

– Там… к моей соседке… в палату пришла… – Танечка не может совладать с собой. – Сделайте что-нибудь, мне страшно!

– А теперь внятно и по порядку, – хирург принимает ужасно деловой и заинтересованный вид, отводит девушку на пост, усаживает на стул и сам садится напротив. – Кто пришел, куда и зачем?

– Доктор, это я просто брежу… – Танечка размазывает слезы по щекам. – К моей соседке анестезиолог пришла, про операцию рассказывать, а мне так страшно это все… Вроде и понимаю, что ничего такого, а все равно…

– Понимаю… – серьезно кивает Тарасов, пристально глядя ей в лицо. Ох, не в первый раз он все это слышит, – думает Анна, наблюдая за ними от двери палаты. Всегда все почему-то приходят именно к нему и говорят почти слово в слово одно и то же.

– Скажите что-нибудь смешное, – тихо просит Таня. – Какую-нибудь ерунду, как вы умеете. Я засмеюсь и пойду дальше спать, а потом все это забуду.

Тарасов расплывается в улыбке, ловко надевая маску добродушного деревенского парня. Рассказывает какой-то анекдот, отчего находящиеся поблизости пациенты ржут как кони. Танечка смущенно улыбается.

– Спасибо, доктор. Теперь я пойду.

– Да не за что, обращайся в любое время, – Тарасов удовлетворенно отправляется по своим делам. Кажется, за ее состояние он не переживает.

– Ну и что это было такое? – спрашивает Анна уже после ужина, когда их соседка Надежда Михайловна уходит на предоперационные процедуры, и выдается время поговорить.

– Не знаю… – Таня садится на кровати, зябко обняв свои колени. – Мне кажется, что я схожу с ума. Вроде бы и не чувствую ничего, а иногда такая паника дурацкая нахлынывает. И мерещится всякое…

– Ты и вправду сходишь с ума, – серьезно говорит Анна. – Потихонечку. Самое ужасное, что при этом ты полностью в сознании и чувствуешь, как безумие сжирает тебя изнутри, будто яд. И ничего не можешь поделать.