Олег Бунтарев - Было или не было. Повести и рассказы

Он снова посмотрел на меня. Я сидел в потной гимнастёрке и не мог смотреть ему в глаза. Мне было стыдно. Он подошёл ко мне, положил руку на плечо и сказал:

– Помнишь, как говорил Суворов: тяжело в учении – легко в бою. Ты не сдался. Вывел машину на рубеж. Растерянность – это чепуха. Да и на меня не сердись, что бросил пару ласковых. На войне я бы тобой гордился. И в разведку бы пошёл, – улыбаясь, сказал он.

– Никогда в жизни я больше не подведу Вас, товарищ прапорщик, честное слово! – сказал я своему взводному.

В небо ушла сигнальная ракета, и колонна снова двинулась в путь. В кабине у меня сидел лейтенант Ковальский.

– А что ты знаешь про своего взводного? – спросил он.

– Только то, что он воевал, будучи пацаном.

– А ты знаешь, почему он до сих пор в армии?

– Нет, – честно ответил я.

– По его собственной просьбе министром Соколовым был отдан приказ о том, что ему разрешается служить и после пятидесяти лет. Он круглый сирота. И в партизанский отряд попал тогда, когда его деревня, в том числе и его родители, были уничтожены карателями. Ты должен гордиться, что у тебя такой взводный.

– Я буду! И больше никогда его не подведу.

Вот и из учебки мы вышли. Мы уже не «черепа», а «духи» («дух» – молодой солдат). Нас распределили по боевым подразделениям. Но каждый раз, когда я проходил мимо прапорщика Цыбули, я отдавал ему честь, идя строевым шагом, будто шёл мимо генерала.

***

Вот мы и приняли присягу. За каждым из нас закрепили автомат, держа который, мы давали клятву на верность Родине. Теперь стоим в строю полноценными солдатами. К нашему взводу подошёл прапорщик Цыбуля, зорким отеческим взглядом он оглядел нас.

– Ну что, ребята, теперь и вы настоящие солдаты. А я свою присягу дал в сорок втором. Тогда мне было тринадцать лет. Пойдёмте, перекурим.

Всем взводом мы зашли в курилку. Появились пачки сигарет. У каждого свои, и все старались угостить прапорщика Цыбулю.

– Не, ребята. Я сегодня покурю свои, домашний самосад, – ответил он на наше предложение.

Ловко выхватив из кармана кисет, он набил козью ножку из газетного листа, смачно затянулся и рассказал нам ещё одну историю из своей жизни.

«Деревня Барановка недалеко от Минска. Всего-то домов двадцать. Мы с моими друзьями были на рыбалке. А когда вернулись домой, узнали страшную весть. Началась война. Паника в деревне поднялась только тогда, когда селяне узнали о том, что руководство – председатель колхоза и его окружение – куда-то исчезли. Я не догадывался, что они по приказу партии ушли в лес, куда заранее уже было перевезено оружие и сделаны склады с боеприпасами. Об этом я узнал позже. О том, что всё давно готовилось к войне. К войне не наступательной, а оборонительной. А потом пришли немцы. Что они творили в нашей деревне! В здании бывшей администрации они устроили комендатуру. А ещё набрали не-сколько человек из местных жителей, которые стали их холуями и работали полицаями. Семью председателя правления повесили на второй день пребывания немцев в селе.

Самое страшное и противное, что немцы по отношению к местным жителям вели себя лучше, чем те прихвостни, которые устроились к ним полицаями. Вот те, пользуясь своей защищённостью и безнаказанностью, творили беззаконие. Они заходили в любой дом, забирали понравившиеся им вещи или продукты. Если, не дай Бог, кто-то оказывал сопротивление, могли расстрелять всю семью, не щадя ни женщин, ни детей. Немцы этого не одобряли, но и не препятствовали их действиям.

Прошёл почти год оккупации. Одному из полицаев приглянулась моя старшая сестра. Они с подругой были у нас дома. А меня мама послала в погреб для того, чтобы я достал соленья. Я был в погребе, когда услышал выстрел. Когда я выбрался, на полу лежала моя мёртвая мать. С печки свешивалась рука моего младшего брата. А сестры Надежды и её подруги уже не было. Сквозь окна я увидел, как дом охватывает пламя. Поднявшись по лестнице на крышу, я забрался на чердак, а оттуда выпрыгнул на улицу, спасаясь из пылающего дома. Дом горел быстро. Скоро обрушилась крыша, погребая под собой останки моей матери и младшего брата. Из сарая, находившегося недалеко от дома, я слышал крики. Это полицаи насиловали мою сестру и её подругу. Я тогда не понимал, что происходит. Это я понял гораздо позже. Но тогда мне стало страшно, и я бросился бежать в лес».

Я заметил, что, когда прапорщик рассказывал нам все это, на его глазах навернулись слёзы. Я понял, как тяжело ему рассказывать нам все это, вспоминать те дни, когда он потерял свою семью. Но он продолжал.

«Слёзы застилали мне глаза. А я бежал и бежал все дальше в лес. Ненавидя полицаев. Ненавидя фашистов. Я все время клялся себе, что я им отомщу, любой ценой, но отомщу. Меня остановил крик: «Стой!» Я замер на месте.

– Кто такой? – говорили по-русски, а значит, это уже не были враги.

– Я… Это… Ну… – я ничего не мог сказать сквозь слёзы.

Из кустов вышел человек.

– Ну, ты пацан, ты это брось. Перестань плакать. Расскажи, что случилось.

Но после этих слов моя истерика только усилилась».

– Вы, ребята, извините, что я всё так подробно рассказываю. Но вы должны это знать, – пыхнув своей самокруткой, сказал прапорщик Цыбуля. – Вы ведь, ребята, не знаете, что такое война. И дай Бог, не узнаете. Хотя я, сколько уже похоронил таких молодых, как вы, на своём веку. И служба тоже не пряник. Ваша служба, может быть, даже сложнее той, которую прошёл я.

А вот тогда в партизанском отряде меня сначала приняли как врага. А потом, месяц спустя, когда я узнал, что наша деревня со всеми жителями была уничтожена и сожжена карателями, я принял присягу. Присягая Красному Знамени, своим родным, дедам и отцам, я поклялся, что дойду до Берлина и отомщу за все то зло, которое нам причинили фашисты. А ещё, ребята, я ненавижу предателей. Сегодня вы дали присягу. Присягу на верность Родине, не изменяйте ей. Вот это мой вам совет.

Он встал, ссутулившись, выбросил свою самокрутку, и вышел из курилки. Никто из нас не мог произнести ни слова. В курилке стояла полная тишина. Такое ощущение, как будто мы вместе с ним пережили все ужасы войны. Он уходил все дальше, а мы смотрели ему вслед. Как бы то ни было, но с этого дня он стал нам как отец. Тот, кто защитил нас, спас, тот, кто дал нам жизнь. Вот он уже прошёл КПП, а мы так и сидим и молчим, под впечатлением от его рассказа.

***

Летние учения. Смотрю, как в соседней роте разбивают палатки. Благо, нам этого делать не надо. Станция «Кристалл» состоит из трёх машин и прицепа. Одна из машин – сама станция, прицеп – это антенна космической связи. Дизельная машина, которой управлял я, и машина КУНГ, в которой находились провизия и спальные места для экипажа. Чтобы развернуть станцию, нам потребовалось всего лишь двадцать минут. Мы, улыбаясь, наблюдали, как роты растягивают палатки. А они с завистью поглядывали на нас, так как мы своё дело уже сделали. С полевой кухни доносился сладкий запах дымка, и аромат приготавливаемой пищи.