Олег Бунтарев - Было или не было. Повести и рассказы

– Вот никогда не знал. С высоты обрыва они казались маленькими, не больше головастиков. А Ковацкий продолжает:

– Эти огромные рыбы сродни дельфинам. Они даже людей спасали, которые тонули в северных морях. Редко это, конечно, бывало, но было.

Тут к нам прапорщик Цыбуля подошёл:

– А я ведь, когда меня сыном полка взяли, тонул в этих морях. Вода холодная до жути. Да и не моряк я. Плавать тогда вообще не умел, да и сейчас плохо плаваю. Чувствую, на дно погружаюсь. А тут снизу как будто что-то толкнуло. Бац – и я уже на берегу. Может, они.

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!

– Конечно, сынок.

– Вы же вроде не на Дальнем Востоке служили. Как так получается?

– Ну, где я только не был. Жизнь побросала и там, и сям. А ты, сынок, не бойся, сюда они не допрыгнут. И свалиться тебе никто не даст. Что-что, а за этим присмотрим.

Наступал вечер. Я вернулся к костру. Вокруг него сидели мои сослуживцы, а с ними прапорщик Цыбуля и лейтенант Ковацкий. Котелок уже закипает. Ощущение такое, что мы на пикнике. Сидим, лопаем макароны по-флотски. Знаете, такие, лапша с тушёнкой. И почему их так называют? Наверное, потому что на флоте привыкли есть солонину. Вот и тушёнка – это почти как солонина. Тоже консервированная. Может быть, с тех пор и пошло такое название. Это всего лишь моё предположение. Небо звёздное-звёздное, чистое-чистое. Правда, к вечеру похолодало. Но когда мы укутались в шинели, возле костра нам стало тепло. Долго не мог заснуть. Звёзды, тёмное небо. Слышу посапывание товарищей. Вот и Цыбуля захрапел. Часовой сидит у костра.

К чему я всё это вспомнил? Дельфины, косатки. Я на море-то после этого никогда не был, тем более на тёплом, настоящем. Наверное, взводный вспомнился. Всего лишь прапорщик. Как много он пережил, как много прожил. Скоро 9 мая. Надеюсь, сын полка встретит его живым и здоровым. Жаль, что не смогу чокнуться с ним стопкой и пожелать здоровья. Пожелаю в своём рассказе, да и всем ветеранам тоже. Сыновьям полков, тем, кто воевал и прошёл всю эту войну, тем, кто был на разных фронтах. Как мало их осталось! Я даже не знаю сейчас, жив ли он, тот прапорщик, который так много дал мне в жизни, не только мне, а всем нам. Благодаря таким, как он, мы все и живём сейчас, благо-даря самоотверженным пацанам, рвавшимся на войну для того, чтобы защитить свою Родину. А ещё спасибо за то, что воспитывали новые поколения и из разных восемнадцатилетних шалопаев делали настоящих мужчин и воинов. Низкий поклон вам, дорогие ветераны!

Прапорщику Цыбуле посвящается.

Как здорово было, когда мы с братом играли в индейцев. Из стреляных гильз мы построили форт, а из пластилина налепили «ковбойцев» и индейцев. Обмотав ниточкой швейную иглу и использовав старый стержень от авторучки, мы сделали «духовое ружьё». Если игла попадала в пластилинового человечка, считалось, что он убит.

– Подъём! Рота, подъём! – в нос шибанул запах уже совершенно не детский, а запах кирзы и гуталина. 45 секунд, чтобы одеться.

В этот день я услышал звук сирены боевой тревоги. Дневальный заорал: «Боевая тревога! Рота, подъём!» И сладкие сны, и воспоминания прекращаются при этом звуке, при этом голосе, и когда в сумасшедшем темпе одеваешься, наматываешь портянки и должен бежать в оружейную комнату.

86-й год. Уже почти год, как я отслужил в войсках КГБ. Станция правительственной связи. Много раз мы выезжали и на учения, и просто по служебным поручениям. Но первый раз в нашей части была боевая тревога. Шли учения «Восток-86». Почти все части нашего гарнизона были задействованы в этих учениях, кроме нас. Нас не трогали, так как мы обеспечивали правительственную связь в экстренных ситуациях. А здесь боевая тревога. Мы получили автоматы. Полные подсумки с боевыми патронами. Погрузились в машины и выехали в точку назначения.

Зима, мороз. Наверное, было минус сорок. С огромным трудом мы забивали кувалдами экраны заземления. Наконец станцию «Кристалл» удалось развернуть. До границы с Китаем меньше восьми километров. Станция работает на перехват и дешифровку.

Сижу в дизельном отсеке. Тепло, хорошо, вот-вот меня должен сменить напарник по станции. Мы все звали его Бульбаш, он был из Белоруссии. Периодически ручным насосом закачиваю соляру в дизеля. Тепло, хорошо, и выходить на мороз совершенно не хочется. Даже счёт времени потерялся.

Стук в дверь. Открыл дизельную – заходит командир взвода.

– Ты что, ещё не сменил Сашу на посту?

Я глянул на часы: действительно, я опоздал на смену уже на полчаса. Накинув на себя полушубок и захватив автомат, я выскочил из машины вслед за сержантом Родионовым. Бульбаша нигде не было видно, но на свежевыпавшем снегу была хорошо видна тропинка, которую он протоптал, охраняя станцию.

Мы не сразу его и заметили. Он был приколот штык-ножом собственного автомата к колесу дизельной станции. Никогда до этого я не видел смерть, тем более смерть знакомого, товарища, того, с кем пять минут назад разговаривали.

Командир взвода не зря прибежал ко мне, так как резко оборвалась связь с Москвой. Спутник не отвечал.

Сначала мы вызвали подмогу из нашей части. Вертушка должна была прилететь через три часа. А когда стали разбираться, почему прервана связь, то увидели, что волновод, ведущий к антенне спутниковой связи, перерублен. То, что удалось расшифровать из перехваченных радиограмм, могло грозить России нанесением ракетного удара. Это срочно надо было предать в Москву. Отдав мне честь под козырёк, лейтенант Ковальский приказал залезть на антенну и держать волновод на стык на момент связи. Это был единственный способ сообщить в Москву о том, что может произойти.

В госпиталь меня и Бульбаша привезли на одном вертолёте. Только его в морг, а меня в реанимацию. СВЧ, которая прошла через моё тело, меня почти сварила. Но по какому-то удивительному стечению обстоятельств, я остался жив.

После этого на станции мне служить запретили, хотя и не комиссовали, как должно было быть. Меня перевели в другое подразделение. В те дни я так хотел домой, туда, где нет убийств, нет крови, и просто протекает нормальная мирная жизнь. Но как бы я ни хотел, мне всё равно надо было отдать два года службы, своей выносливости и всего-всего ради своей Родины. В те времена я не был ни героем, ни патриотом. Только потом я понял, что значит для меня моя Родина.

Зима, мороз, на улице минус сорок. Мы в овчинных полушубках лежим и замерзаем, а там внизу, за демаркационной линией, два барака. Простенькие такие, такое ощущение, что там и тепла быть не может. Из них выбегают ребята, человек по десять в таких коротеньких штанишках, по пояс голые – это в сорокаградусный мороз. Забежали в березнячок, руками-ногами наломали веток, деревьев, которые переламывали пополам ногами и руками. Вернулись обратно. Из труб сарайчиков пошёл дым – это они затопили печки.