Владимир Яцышин - Повесть об Анне

Тишина… Неловкая тишина. Переваливает уже за секунд десять и превращается в глупую тишину. Внутри профессора появляется какая-то дрожь и внезапно сокрушается звон. Громкий, на весь кабинет, настолько неожиданный, что Охрименко вздрагивает. Теперь он нервно смотрит по сторонам, а Анна, улыбаясь, глядит на него. Источником звона оказывается чашка. Большая, зеленая чашка, стоявшая на столе профессора возле стопки бумаг. Она внезапно соскользнула со стола и упала, чуть не разбившись. Так магически она рухнула, словно ее кто-то толкнул. Он уставился со страхом на Анну, понимая, что она ведь ничего не делала, чашка упала сама. Но Анна, усмехаясь, испытывающим взглядом, смотрела на профессора, словно причина все же была в ней. Она усиленно изучала его растерянность.

– Есть немного, – произнесла она с непринужденной легкостью, словно ничего другого она и не могла сказать.

– Что? – скривился профессор, пытаясь унять дрожь рук.

Дверь в его кабинет открылась, он увидел ассистентку, она вошла, и доктор с облегчением вздохнул, словно был рад тому, что есть еще вокруг люди кроме этой пациентки.

Ассистентка, провинциальная рыжеволосая девушка, с яркой цветастой заколкой в кучерявых волосах, сначала робко взглянула на Анну, а затем на профессора.

– Здравствуйте, – сказала она Анне, затем обратилась к доктору, – прошу прощения, что прерываю…

– Ничего, – кивнул Охрименко.

– Просят из кадров распечатать заявление. Мол, у них принтер не работает.

– И? – кивнул профессор, ощущая уже приходящее спокойствие.

– У нас-то принтер работает, – лепетала ассистентка, – но бумаги нет. У вас найдется пара листиков?

– Да, конечно, – ответил Охрименко, наклонился над стопкой бумаг и достал дару чистых листов, – есть немного.

Он протянул ассистентке листы и чуть не рухнул. «Есть немного» – он сказал эту фразу! Анна произнесла это «есть немного» десять секунд назад! Откуда она знала? Он посмотрел на нее.

– Все в порядке? – произнесла ассистентка, взяв листы в руку и посмотрев на бледное лицо профессора.

– Да… – ответил он, стараясь дышать глубоко и медленно. – Да, Юль, все в порядке.

Анна улыбалась и с любопытством наблюдала за Охрименко. Ассистентка вышла, закрыв за собой дверь.

– Видите, – снова изображая наивного ребенка, прошептала Анна. – причина и следствие.

– Что? – бледный доктор старался понять ее.

– Вы ведь чашку опрокинули, когда листочки искали для вашей секретарши? Странно, что чашка упала раньше, правда? Сначала следствие, а потом причина. Очень любопытно, профессор!

– Иди, Анна, – произнес доктор, наклонился, поднял чашку и поставил ее обратно на стол.

Анна не сдвинулась с места, все так же продолжала сидеть и с улыбкой смотреть на профессора. Нельзя было сказать, что в улыбке этой присутствовал злой умысел. Это не наглая ухмылка, как могло показаться, это вовсе не насмешка. Охрименко понимал – это было умиление. С подобными улыбками взрослые люди наблюдают, как их дети пытаются сделать что-то серьезное; взрослые точно так умиляются, когда их детишки стараются говорить о каких-то важных вещах. Но он авторитетный доктор, а она больная пациентка.

– Анна, ты можешь идти, – повторил профессор.

– Ладно, – медленно и осторожно ответила она, – прошу, конечно, прощения… Но чашку вы поднимать будете?

Профессор нервно повернул голову и из его груди невольно вырвался тихий, короткий крик. Чашка по-прежнему лежала на полу, хотя доктор четко помнит, как несколько секунд назад он поднимал ее и ставил на место!

– Что?.. Как это?.. – тихо произнес Охрименко, несколько раз сжимая ладонь в кулак и разжимая ее, все еще ощущая на ладони холодок от чашки, которую несколько мгновений назад он поднимал… Или не поднимал?..

– Что-то случилось? – холодным и наигранно обеспокоенным голосом произнесла Анна. – Доктор, с вами все в порядке?

– Как? Я… – он продолжал смотреть то на чашку, то на Анну и шепотом произносить несдерживаемые вопросы, ощущая, что либо сходит с ума, либо не контролирует собственное сознание, что собственно суть одного и того же.

– Доктор? Все в порядке? – повторяла Анна с нескрываемым артистизмом.

Профессор откинулся на спинку кресла, расслабился и закрыл глаза. Сердце сильно билось в груди, руки немного немели. Он сделал глубокий вдох, затем быстрый выдох. «Не хватает только словить инфаркт, – подумал он, – гнать к черту мысли обо всем этом. Мне не нужен сейчас сердечный приступ». Собравшись с духом, он спокойно ответил:

– Да-да… Все хорошо.

– Точно?

– Да.

Он открыл глаза. Перед ним сидела Анна и продолжала улыбаться, разыгрывая тревожность. Чашка стояла на столе, значит, он все-таки поднимал ее. Охрименко окончательно перестал понимать, что происходит, но начинало проходить ощущение вторжения, словно кто-то влез в его рассудок и все там напрочь перепутал. Позволить нервничать и думать о своем сумасшествии он не мог.

– В общем, повторюсь, вы можете идти, Анна.

– Куда?

– В палату к себе идти, – кивнул он. – Тестирование ты прошла, побеседовать мы побеседовали… Иди, у меня много дел, на днях непременно продолжим.

– Ладно, – растерянно ответила девушка и направилась к двери, – ох уж это нарушение восприятия времени.

Анна вышла. Профессор Охрименко подошел к окну и достал сигарету. Как он говорил два часа назад своему коллеге и другу, главврачу Станиславу Сергеевичу, у пациентов психика более гибкая и где-то интуиция зашкаливает. Убежден был профессор Охрименко, что он прав, но разве мог он сам сейчас поверить в свои слова? Он прикурил от зажигалки, снял очки и, крепко прижавшись губами к сигаретному фильтру, закурил. Впервые за последние пятнадцать лет.

На пятом этаже, где в особой пристройке коридора размещалась терапевтическая профессора Охрименко, около окна, в самом конце коридора, мерцали тени. Это были пациенты – некоторые после сильных обострений, но все еще уверенные в своем чистом и прозрачно-здоровом рассудке, ручающиеся, что здоровы; некоторые, наоборот, относительно здоровы, но страдают от навязчивых ипохондрий 1 1 чрезмерное беспокойство по поводу своего здоровья при отсутствии к тому объективных причин, мнительность. (Прим. ред.) , доказывая всем врачам, что их состояние безнадежно. А некоторые просто передвигаются, мерцают в пространстве, сами не зная, что они сейчас здесь, а не где-либо еще. Последние вызывают неподдельную жалость даже у самых искушенных докторов. Их растерянные взгляды, бессмысленное блуждание коридорами, всегда завершалось улыбками, которые они даром раздают всем, кого встретят на своем пути. Эти улыбки их заставило заучить наизусть общество, еще в те времена, когда они были здоровы. Да, до сочувственной боли в сердце пробирало, но не от их недугов. Скорее, от того здорового, что в них оставалось. От их проявлений тревожной человечности, от тех уцелевших фрагментов, которые все еще не утонули, в покрытом мглою море их спутанных мыслей. В их глазах можно было наблюдать трогательные и болезненные блики, словно все еще не погасшие фонари их разума, искорки, пропадающие в тумане их сознания, потерпевшего однажды крушение.